Партизанская богородица
Шрифт:
Бугров сидел на другом конце той же лавки у самой двери и сосредоточенно заряжал махоркой свернутую из газетной бумаги «козью ножку».
Брумис спросил в упор:
— Ты что, рехнулся?
Бугров указал на валявшуюся на полу бумажку.
— Ты прочитай его похоронную.
Брумис поднял, прочитал.
— Значит, самоуправничать надо? Ты кто? Командир советской воинской части или государь император? Да и тот у палача хлеб не отбивал.
Бугров насупился.
— По революционному закону... Они
— Может быть, я и не добрее тебя, — спокойно сказал Брумис, — только по своим бить не стану.
— Это как, по своим! — повысил голос Бугров.
— Не кричи! В том и беда, что по своим. Ты подумал, какую пищу для антисоветской агитации даешь? О твоем геройстве по всей губернии раззвонят. Партизанский командир Бугров зарубил крестьянина. И ничем не докажешь, что это ложь.
— Отпустить надо было?.. — хмуро сказал Бугров.
Он уже и сам корил себя за несдержанность и возражал даже не из самолюбия, а скорее машинально.
— Не отпускать, а судить. Ревтрибуналом, в заседатели взять крестьян здешних. И расстрелять по приговору суда. Тогда никто не смог бы твое партизанское имя грязью марать... Тоже мне герой, шашкой размахался!
— Ладно, Владимир Яныч, — примирительно сказал Бугров. — Твоя правда. И ты меня пойми. Я ихней казачьей лютости сколько насмотрелся. И по моей спине нагайка гуляла. Ну, не стерпел. Живой человек, тоже хлеб ем. Конечно, надо было ревтрибуналом... Только тут ведь палка тоже о двух концах. Надо и на них страху нагнать.
— Пока только на нее нагнал. — Брумис кивнул на Катю, с которой старательно отваживался Петруха.
— Всегда говорил, не место бабам в отряде! — снова вскипел Бугров.
— Кому она мешает? Человек верный и грамотный к тому же, — возразил Брумис.
Хотя сам в душе был согласен с Бугровым. Он заметил сразу, что Катя не безразлична Вепреву. И это его беспокоило. Всякие, по его выражению, «сердечные истории» он считал лишними в их боевой жизни. Но сама Катя вела себя предельно скромно и за короткий срок заслужила уважение всех бойцов.
Против слов Брумиса возразить было нечего, но надо было сорвать на чем-то досаду, и Бугров крикнул:
— Часовой!
Григорян вырос на пороге.
— Здесь.
— Квасить его тут надумали?
Азат хотел было поставить винтовку к стене, потом спохватился и решительно сунул ее в руки Бугрову. Затем нагнулся и, пятясь, поволок мертвеца за ноги. Брумис подошел, взял за плечи, и вдвоем они вынесли труп на крыльцо.
— Скажи командиру взвода Бороздину, чтобы приказал зарыть, — распорядился Брумис и вернулся в избу.
Большая пестрая кошка подлизывала натекшие на пол лужицы крови.
— Брысь, окаянная! — закричал Брумис и топнул ногой.
Кошка посмотрела на него сытыми круглыми глазами и не торопясь побежала в запечье.
—
— Скорее, брезгливый, — ответил Брумис.
— Это все едино, нежное воспитание.
— Ты угадал, — с улыбкой сказал Брумис.
Второй раз у нее на глазах лишили жизни человека.
Когда Вепрев неожиданным выстрелом прикончил омерзительного Малаева, Катя, потрясенная и напуганная, в то же время не могла не почувствовать облегчения. Смерть насильника спасла ее.
Хорунжий Маркелов ей лично ничем не угрожал. И хотя она понимала, что в соответствующей обстановке он мог проявиться еще гнуснее Малаева, на что, кстати, намекала и замеченная Катей усмешка, но все же он не успел сделать ей ничего плохого. И потому, понимая рассудком, что это враг и враг жестокий, молодым, еще не ожесточившимся сердцем она ужасалась его участи.
Уходя с отрядом, Катя сознавала, что предстоят нелегкие испытания. Она и не сразу решилась. Но Вепрев убедил ее, что оставаться в деревне нельзя.
— Подумайте, — говорил он, — всем известна ваша причастность к смерти Малаева. Если придут белые, вас ждет не только смерть, но пытки и надругательства.
— Неужели еще придут белые! — ужасалась Катя.
— Кто может знать. В партизанской войне линии фронта нет. Зачастую бывает так: партизаны в тылу у белых, белые в тылу у партизан. Вам нельзя отставать от отряда.
И когда объединенный отряд двинулся в сторону Братского острога, Катя ушла с ним.
Бугров первые дни откровенно косился на нее. И отпускал довольно колкие намеки в адрес Вепрева. Катя обезоружила его своей молчаливой скромностью, готовностью услужить всем, старательным выполнением любого поручения.
Когда же Катя, переписывая сочиненное Брумисом обращение к трудовым крестьянам (такие обращения расклеивались в каждой деревне, которую проходил отряд), предложила заменить некоторые фразы и Брумис с нею согласился, Бугров даже похвалил ее и сказал:
— Теперь вижу, что не зря крестьянский хлеб ешь!
Все Катино имущество умещалось в небольшой четырехугольной плетенке. Как-то, помогая Кате закинуть корзину на телегу, Брумис подивился ее тяжести и узнал, что там книги. Просмотрев их, Брумис спросил, приходилось ли ей читать вслух.
Катя улыбнулась вопросу.
— Конечно. Я же учительница.
— Будешь читать бойцам, — сказал Брумис, — а то они уж устали от моей политики.
— Станут ли слушать? — усомнилась Катя.
— От тебя зависит. Читай интересное, будут слушать.
Для первого раза Катя прочла «Сказку о рыбаке и рыбке». Шибко понравилось. Много смеялись над глупой и жадной старухой. Старика тоже не одобряли. «Больно добер. А доброта да простота хуже бывает воровства»,
А один из бойцов сказал: