Пассат
Шрифт:
" Лицо Зоры не возникало перед ним в темноте, но лицо Геро возникло. Геро, высокомерно глядящая на него с презрением в серых глазах, с пренебрежением в изгибе алых губ. Геро с опухшим лицом, обезображенном царапинами и синяками, с короткими волосами, похожими на мокрую щетку, плачущая Из-за нескольких комариных укусов. Геро, смеющаяся над рассказами Бэтти, улыбающаяся Амре, хмурящаяся из-за порочности султанского режима; страдающая из-за положения рабов и несправедливости мира. Геро гневная, Геро вызывающая, Геро спящая… Дюжины разных Геро, но среди них ни одной испуганной или побежденной.
Рори ощутил надежду — пылкую, эгоистичную — что у нее будет ребенок. Сын, зачатый в необычной, неожиданной страсти
В камере понемногу светлело. Повернув голову, Рори увидел, что прутья решетки резко чернеют, хотя недавно были всего лишь тенями на ночном фоне. Должно быть, взошла луна. Скоро она осветит двор, и станет видно, пуста ли камера напротив.
Где-то за стенами форта, на окраине города закричал петух, откуда-то издали ему ответил другой. Рычание собак превратилось, калитка в воротах уже не скрипела на петлях, потому что ветер прекратился. Мир был до того тихим, что Рори слышал, как в гавани плещет о берег вода, как медленно поскрипывает якорная цепь колеблемой приливом дау. Потом закаркала ворона, и Рори понял, что начинается рассвет. Значит, он все-таки спал, потому что ночь прошла, и наступило утро.
Закукарекали другие петухи, вскоре проснулись птицы и мухи. Легкую прохладу ночи рассеяло жаркое дыхание занимающегося дня, на открытом пространстве между фортом и гаванью хрипло закричал осел, крик его казался воплем отчаяния, безответно бьющимся о стены тихих домов. Но обычных шумов города не слышалось, а в форте раздавалось только жужжание бесчисленных мух.
Рори вновь ощутил, как его овевают черные крылья паники, и содрогнулся, будто от холода. Неужели все горожане бежали от холеры, и город опустел, как и форт? Нет, это нелепость. Кто-то, может, и бежал, но только вглубь острова, в гавани стояло всего несколько судов, а в Африке свирепствует эпидемия. В городе должны быть люди — много людей. Необычная утренняя тишина означает лишь, что люди просыпаются и выходят с испуганными лицами, с опасливыми взглядами на соседей и не смеют расхваливать на рынках свои товары.
Однако подозрение, что город пуст, оставалось, будто тревожащая тень, видимая уголком глаза. Вскоре оно заставило Рори с усилием подняться, встать лицом к решетке и напряженно вслушиваться, не донесется ли из-за стен какой-то звук, говорящий, что в городе еще есть люди. Живые.
Во дворе был по крайней мере один человек, но мертвый. Это вздувшееся тело и терзали ночью бродячие собаки, лежало оно как раз за границей видимой Рори части двора. Он был доволен этим, так как и то немногое, что видел, было отвратительно. На глазах у него возле трупа опустилась ворона и принялась клевать, по всей видимости, руку. Фросту пришло в голову, что, если ему суждено умереть в этой камере, труп его все же не станет никому пищей, вороны и собаки не доберутся сюда. Хотя в форте, наверно, есть крысы…
Во двор опустилась еще одна ворона, и Рори с гадливостью отвернулся. Но отойти от окошка не смел из страха, что в форт могут войти люди, а он их не заметит. У него хватало сил ждать смерти с известной долей самообладания, но причин оставлять надежду он не видел.
Рори не представлял, сколько простоял там, но в конце концов до его ушей донеслись радующие звуки просыпающегося города: призывающий правоверных к молитве голос муэдзина, скрип тележных колес и далекие неразборчивые голоса. Вполне обычные звуки, правда, слишком редкие и далекие. Но тем не менее приятные, они доказывали, что город не мертв и не покинут. Мышцы Рори слегка расслабились, стало легче дышать. Однако
Рори, чувствуя, что ноги его больше не держат, опустился на койку, привалился к стене и закрыл глаза. О том, который час, он не имел представления, после того, как прокричал первый петух, казалось, прошло много часов… эпох! Или солнце остановилось в небе. Он ничего не пил больше суток, и хотя при обычных условиях это было терпимо, в гнетущей, влажной жаре, выжимавшей потом воду из тела, отчего юн в конце концов стал казаться себе иссохшим, ломким, будто пустой стручок, жажда представляла собой невыносимую муку. Желание пить из острого беспокойства превратилось в дикую, нестерпимую потребность, горло его жгло, язык с трудом умещался во рту. Странный стук в ушах сливался с идиотским жужжанием мух, заполнивших тесную камеру, бесцельно кружащих возле него, ползающих по лицу и шее, мешающих думать ясно — да и вообще не дающих на чем-то сосредоточиться.
Ритмичный стук становился все громче, и Рори наконец стало ясно, что барабаны бьют не у него в голове, а где-то снаружи. Вот они уже во дворе и стучат все громче, а воздух стал прохладнее.
Он с неимоверным усилием открыл глаза, кое-как поднялся на ноги, ухватился, чтобы не упасть, за ржавые прутья решетки и увидел, что идет дождь.
На миг зрелище крупных капель, разбивающихся об иссохшую землю и образующих блестящие лужи на краю веранды, показалось ему чудеснейшим на свете. Потом он понял, что пользы от них не больше, чем от миража в безводной пустыне. Косые струи создавали непрозрачную стену, охлаждали воздух и превращали двор в озеро. Но двери камеры не достигали. Рори дергал прутья решетки, пока не содрал с ладоней кожу. Железо слегка погнулось, но не сломалось. Он жадно слизнул с рук кровь, взял снятую рубашку, привязал ее к самому слабому пруту и повис на ней всей тяжестью. Но ржавый прут оказался неподатливым. Вскоре он разжал пальцы и прислонился к двери, тяжело дыша и отчаявшись.
Разорванная рубашка свисала с прута, и Рори уставился на нее, потому что она представляла собой светлое пятно на фоне темного дерева, и потому что смотреть было больше не на что. Потом вдруг понял, что она может обеспечить его водой.
Он быстро разодрал ее на полосы, связал их друг с другом, чтобы конец, завязанный узлом для тяжести, можно было добросить до края веранды, куда лил дождь. С первой попытки узел ударился о столб, Рори втащил его обратно, обвязал платком и бросил снова. На сей раз он упал, куда нужно.
Ни платок, ни рубашка отнюдь не были чистыми, а дождевая вода на веранде смешалась с грязью и пылью сухих дней. Но Рори высосал промокшую ткань с наслаждением, какого ему не доставляло ни одно вино, опять бросил узел за решетку и втянул обратно, чтобы хоть слегка утолить жажду, эту процедуру пришлось проделать не менее дюжины раз. В конце концов он стал выжимать про запас воду в жестяную кружку и пустую глиняную миску, пока они не наполнились.
Голода, пока язык и пересохшее горло взывало о глотке воды, Рори не ощущал, но теперь, когда жажда его уже не мучила, двухдневный пост напомнил о себе. Правда, голод казался пустяком в сравнении с желанием пить, превращавшим последние примерно сорок часов в ад. Рори знал, что без еды сможет обходиться в десять раз дольше, прежде чем дойдет до состояния, в которое так быстро повергла его жажда. Мрачные предчувствия, головокружение, отчаяние с ее утолением прошли, и Рори понял, что было безумием сдирать кожу с рук о неподатливые железные прутья, если б даже он смог раздвинуть их, то все равно не протиснулся бы между ними. А колотиться о дверь — еще большим, стенобитное орудие из человеческой плоти неспособно проломить ее или сорвать толстые дверные петли.