Пассат
Шрифт:
Шепот над ее головой продолжался, вскоре она услышала, как юбки Оливии прошелестели по циновкам, как за ней закрылась дверь. Открыла глаза, поглядела на стоящую у кровати Терезу; и не увидела такого страха, как в лице и дрожащих руках Оливии, усиливавшего ее собственный испуг. Выглядела Тереза странно насупленной, однако ничуть не испуганной. Она вяло улыбнулась Геро и сказалэтвердым, равнодушным голосом:
— Не тревожься. Скоро все кончится.
Вот уже больше часа, с тех пор, как началась боль, Геро даже мысленно не произносила слова «холера». Словно боясь, что допустив такую возможность, окажется действительно больна. Но теперь, глядя на спокойное лицо Терезы, Поняла, что говорить о болезни не так
— Видимо, — заговорила она, — я… заразилась в черном городе. Рори говорил… что если да… так мне и надо. У меня ведь холера?
Тереза покачала головой. Непонятно почему, в лице ее были презрение, злоба и что-то похожее на зависть.
И резко ответила:
— Не бойся. Ты действительно не знаешь, что с тобой? Да… да, вижу, что не знаешь!
Она сердито отвернулась, сцепила руки, Геро ухватила ее за подол и, потянув, заставила обернуться.
— Тереза, что со мной!
— Ничего страшного, — холодно ответила Тереза. — Могу заверить, поскольку со мной это случалось дважды — к моему глубокому огорчению. Но потеря этого ребенка для тебя не может быть горем. У тебя родятся другие.
Она увидела, как на бледных щеках Геро вспыхнул легкий, мучительный румянец, потом исчез, и произнесла с заметным усилием:
— Хочешь, пошлю за ним?
— Нет! Он не должен звать! — В голосе Геро звучал неудержимый страх. — Он ни за что не должен знать об этом — ни за что! Обещаешь, Тереза!
— Но ты обручена. И ему следует…
— Обручена? А… ты о Клейтоне. Но это не…
Она умолкла и покраснела вновь, на сей раз более мучительно.
— Господи! — прошептала Тереза, внезапно догадавшись. — Вот оно что! Да… Я слышала какую-то нелепую историю, но не поверила… Не думала… Моя несчастная малышка!
Геро поглядела на ее изменившейся лицо и подумала: Она решила, что это Клей! Значит, любит его! Бедная Тереза! Потом боль началась снова, она приподнялась с подушек и, задыхаясь, с отчаянием произнесла:
— Тереза, сделай Что-нибудь! Должно же быть средство как-то сохранить его. Я не хочу его терять!
Тереза, разинув рот, уставилась на нее; с минуту она не могла поверить собственным ушам.
— Ты имеешь в виду?.. Но, ma chore, для тебя это большая удача. Ты не можешь хотеть этого ребенка!
— Я хочу! Не думала, что будет так: мне казалось… Но я хочу его! И не должна его терять. Ты не понимаешь!
— Кажется, понимаю, — неторопливо произнесла Тереза.
— Ты не можешь понять. И никто не может. Даже я сама!
— Мы обе женщины, — сухо сказала Тереза: — Он знает?
Геро покачала головой.
— Нет… и не должен! Этого я хочу для себя. Вот почему… — Ее лицо вновь исказилось от боли, потом, снова обретя способность говорить, она умоляюще произнесла: — Неужели ты ничего не можешь сделать? Должно ведь быть что-то. Тереза, пожалуйста! Уже поздно что-то предпринимать. Но ты молода и…
Она резко умолкла, поняв, что в данных обстоятельствах это замечание вряд ли уместно.
Очень странно, подумала мадам Тиссо, и очень удивительно… Можно ли по-настоящему понять других людей? Или даже себя…
И почти тут же сказала:
— Скоро все кончится. Думаю, нам лучше не говорить об этом Оливии — и вообще никому. Правда?
— Правда, — согласилась Геро. И заплакала, слезы медленно катились из-под опущенных век и струились по лицу на подушку.
Тереза оказалась права, сказав, что все скоро кончится. Геро промучилась еще чуть больше часа; ей пришлось провести в комнате два дня, а потом выйти, потому что детей становилось все больше, и требовалась каждая пара женских рук. Вскоре-она была вынуждена признать, что дом уже больше детей не вмещает, однако несколько сердобольных людей в городе предложили свои дома, и около четырехсот малышей имело кров и пищу.
Вестей от дяди
Чоле тоже прислала фрукты, овощи и зерно; но не передала ни словечка; прощать обиду было не в ее натуре, и она не переставала считать «чужеземцев» виновниками поражения Баргаша и крушения всех ее надежд. Новости приносили главным образом доктор Кили и Тереза, способные добывать их где угодно. Последняя сообщила Геро, что в доме ее дяди от холеры умерло двое слуг — Фаттума и ее напарник в преступлениях, Бофаби. Оба нашли вполне заслуженный конец, покинув сравнительно безопасное консульство ради фермы, где садовник нещадно заставлял трудиться рабов, купленных на деньги Геро, и там заразясь.
Миллисент Кили наконец поправилась и теперь почти целыми днями работала в Доме с дельфинами. Полковник Эдвардс не только поставлял свежие овощи со своего огорода, но и купил стадо коз, их доили под его собственным наблюдением, а потом отправляли молоко личной Геро. «У этой девушки сильный дух», — объявил полковник, и все признали, что в его устах это высшая похвала.
Он молча воспринял тот факт, что капитан Фрост снова на свободе и открыто живет в Доме с дельфинами. Да и бессмысленно было пытаться арестовать его снова, пока холера свирепствует в городе. Полковник это хорошо понимал. Он даже несколько раз — по необходимости — разговаривал с капитаном и однажды заметил в разговоре с Оливией Кредуэлл, что этот человек не может быть столь плохим, как считают, и, видимо, кое-что можно сказать в его защиту, хотя и прискорбно мало.
Времени достаточно, думал Эдвардс, чтобы решить, как поступить с Фростом, когда кончится эпидемия, если, конечно, оба ее переживут, потому что болезнь не идет на спад. Она по-прежнему находит жертвы по всему Занзибару, в деревушках и в городах, в домах, лачугах и дворцах, на дау и кораблях султанского флота. Ей никто не видел конца — и уж полковник определенно. Оставалось только ждать и надеяться. И молиться.
Кто-то из детей в Доме с дельфинами, разумеется, умирал. Но смертей было гораздо меньше, чем боялся доктор Кили, да и то главном образом от предыдущей заброшенности и голода. Холера унесла всего пятерых; и хотя дом, сад, двор, веранды, надворные постройки и даже крыша были так забиты детьми, что не протиснуться, заразилось ею только девять детей, четверо из них поправились. И зараза не распространилась…
— Это чудо! — объявила Оливия.
— Это милость Божьей Матери, она услышала наши молитвы и сжалилась над детьми, — сказала Тереза.
— На этом доме наверняка рука Аллаха и милость Пророка! — сказал Ралуб. — Хвала Всевышнему!
Шли теплые дни, дул пассат, но удушливая, влажная жара не прекращалась. В ясные дни, когда с безоблачного неба сияло солнце, температура так подскакивала, что даже к стенам Дома с дельфинами становилось горячо прикоснуться. Но для Геро хуже всего были ясные ночи, дождь все же заглушал другие звуки, и в его равномерном стучании был какой-то успокаивающий ритм. Однако светлыми ночами, когда луна высоко поднималась, а ветер утихал, каждый звук резко раздавался в тишине, и сквозь беспрестанный шум беспокойных детей она слышала лай бродячих собак, дерущихся из-за трупов, гниющих в Назимодо — том ужасном клочке земли, куда бедняки Занзибара с незапамятных времен свозили дохлых животных, чтобы не хоронить их, а теперь и своих покойников. Этот звук постоянно напоминал, что враг не исчез, что он может еще ворваться в дом и всех уничтожить.