Пассат
Шрифт:
— Я… я думала, что если скажу кому-нибудь, меня не пустят, — пристыженно призналась Геро. — Или что вы сами пойдете туда вместо меня, а я не могла допустить этого.
— Какая глупость! — возмутилась Тереза. — Я вполне согласна с твоим бедным дядей, месье Холлисом — ты сумасшедшая.
— Доктор Кили сказал, что холера сильнее всего свирепствует в африканском городе, я хотела увидеть это собственными глазами. И увидела. Это правда! Страшнее всего, что мы могли… там, должно быть, сотни детей, бци умрут, если мы срочно ничего не предпримем. Тереза, мы просто обязаны что-то сделать для них.
— Ну конечно. Но не будем сами носить их сюда. Ты, ma chere, чересчур импульсивна. Видишь только цель и стремишься к ней,
Геро, несмотря на ее протесты, оставили в постели до конца дня, хотя повреждения у нее оказались незначительными, грубая черная ткань смягчала удары лучше, чем можно было предположить. Если не считать царапины на плече и множества синяков, она осталась сравнительно невредимой и наутро смогла подняться с постели, чувствуя себя не особенно скверно после вчерашнего приключения. Стойко вынесла от Рори гневное осуждение своего поступка, в прежнее время подобный тон возмутил бы ее, каким бы заслуженным ни был упрек. Но теперь она лишь пробормотала, что извиняется. Эта кротость вызвала бы изумление у родственников, но Фроста она ожесточила еще больше.
— И есть за что! Ты была б не только мертва, если бы мы не подоспели вовремя, но и виновата в смерти Ифаби. Небось, не подумала об этом? Или о том, что она может заразиться холерой в тех трущобах, где ежедневно умирает больше ста человек? Негры особенно легко заражаются этой болезнью, а Ифаби негритянка. И ты заставила ее идти с собой!
— Прости. Я взяла ее только потому, что она знает дорогу. И не подумала…
— Ты никогда не думаешь! — гневно перебил ее Рори. — Пора бы начать. Вы обе могли заразиться в той толпе — африканцы били вас руками и ногами, плевали вам в лицо, и можно не сомневаться, что кое-кто из них уже мертв. Если б ты заразилась — так тебе было б и надо! Даже шестилетний ребенок подумал бы об этом. Я начинаю испытывать глубокое сочувствие к твоему дяде и двуличному мерзавцу, за которого ты собиралась замуж!
— Кому-то надо было пойти, — стала оправдываться Геро. — И я решила, что лучше всего мне. Я просто не могла сидеть здесь сложа руки.
Лицо Рори изменилось, гнева и раздраженности и нем поубавилось. Он сказал уже менее грубо:
— Ты не сидишь сложа руки, а делаешь очень много. Но этих людей не понимаешь. Я понимаю: поэтому, будь добра, впредь подобными делами предоставь заниматься мне.
— А ты станешь? Сможешь объяснить этим людям так, чтобы они поняли?
Рори глянул на неё, и лицо его вновь помрачнело, губы дрогнули. При виде того, как она похудела, что сделали с ней толпа, последние недели и он сам, ему стало мучительно жаль ее. Прекрасное округлое тело, каждый изгиб и ложбинку которого он знал так хорошо — которым обладал с необузданным гневом, а потом с поразительным восторгом — дошло до истощения. Руки огрубели от тяжелой работы, под серыми глазами появились большие темные круги, и внезапно ему потребовались все силы, чтобы не обнять ее, не спросить: «Геро, Господи, должна ли ты это делать?» Но капитан Фрост знал, что говорить это бесполезно, и прикасаться к ней он не должен. Хватит! Прошлое и без того терзало его совесть. Сильнее, чем ему представлялось возможным…
— Сможешь, Рори? — снова спросила Геро.
— Думаю, что да, — покорно ответил он.
40
— Нам потребуется больше матрацев, больше молока и другой еды. Больше всего! — простонала Оливия, измученная наплывом малышей из-за ручья, грозящим истощить припасы Дома с дельфинами.
— Несомненно! И больше мыла, — сказала Тереза, морща нос от сильного запаха, издаваемого покрытыми грязью детьми.
— И больше места! — вздохнула
— Устрою, — пообещала Тереза. И отправилась просить или одалживать палатки, брезент и все, что могло потребоваться для строительства приюта, у полковника Эдвардса, месье Дюбеля, мистера Холлиса и десятка других людей.
Большинство детишек из африканского города было ужасно грязным, изголодавшимся, и для многих помощь пришла слишком поздно. Свыше дюжины из них умерло в ту же ночь, некоторых, казалось, уже ничто не спасет. Но доктор Кили, обойдя заполненные веранды и набитые, шумные комнаты, остался доволен и объявил, что дети чувствуют себя хорошо — гораздо лучше, чем он ожидал.
Доктор спросил Геро об ушибах. Та беззаботно ответила, что почти не чувствует их. Но все же он посмотрел на нее пристальнее обычного и остался недоволен тем, что увидел. Он знал, что Геро получила много ударов, и тело ее должно быть покрыто синяками, но думал, что внутренних повреждений нет. Беспокоила его мысль не о них, а об ужасном распространении холеры в черном городе.
Как гуманист доктор Кили понимал мотивы, побудившие Геро пойти туда, и сочувствовал им, но взгляды его на неразумность ее поступка полностью совпадали с взглядами Фроста. К тому же, выглядела девушка неважно, и хотя после перенесенного это было естественно, он не мог отделаться от беспокойства и мысленно взмолился, чтобы чрезмерная бледность и черные круги под глазами оказались последствием шока и поверхностных ушибов, а не чего-то, гораздо более худшего. Он строго поговорил с ней, велел больше отдыхать, а уходя, сказал миссис Кредуэлл, что просит ее ежедневно укладывать Геро на два часа в постель, пока не даст других указаний.
Оливия повиновалась — в полной уверенности, что Геро воспротивится. Однако на сей раз та оказалась сговорчивой, потому что ощущала жар, слабость, боль. Для нее оказалось большим облегчением уйти в комнату на верхнем этаже, которую она делила с Терезой и Оливией, раздеться и лечь на кровать в одной тонкой сорочке. В царапине на плече пульсировала боль, синяки, уродующие тело, ужасно ныли, напоминая те дни, когда она лежала в каюте «Фурии» после спасения из моря. Только теперь было хуже. Гораздо хуже… Комната, казалось, раскачивалась, будто каюта, и Геро иногда мерещилось, что она снова там, а шхуна вздымается и опускается на синих длинных волнах Индийского океана…
Оливия, вошедшая на цыпочках час спустя, обнаружила, что Геро корчится от боли, по лицу ее текут струйки холодного пота, вызванного отнюдь не влажностью маленькой жаркой комнаты, а зубы впились в костяшки пальцев, сдерживая крик. Она подняла расширенные от мучений и отчаяния глаза, но не произнесла ни слова, боясь завопить. Оливия ахнула и выбежала.
Вернулась она почти сразу же, приведя с собой Терезу. Обе не про износ или ни слова. Приподняли ее, поднесли ко рту чашку, Геро выпила ее содержимое стуча о край зубами, и скривилась, потому что там было лекарство.
Стало немного полегче, Геро вновь легла и глубоко задышала, но вскоре боль вернулась с новой силой. Геро закусила руку, со лба ее струился пот, заливая глаза. Она чувствовала, что Оливия держит дрожащей рукой ее запястье, а Тереза обтирает ее избитое тело холодной губкой, и вскоре услышала над головой их встревоженный шепот.
Оливия как будто хотела немедленно послать за доктором Кили, а Тереза считала, что нужно подождать. Тереза, конечно, права, подумала Геро и ощутив, что боль немного ослабла, разжала зубы. Доктор и без того очень занят, а сможет ли он лишь Порекомендовать еще дозу микстуры, которую она только что выпила, да и все равно он придет еще дотемна, потому что всегда приходит дважды в день, хотя его жена все еще болеет. Тем временем настойка опия оказывала воздействие, и следующий приступ боли оказался менее мучительным.