Пассат
Шрифт:
Холодный запах разложения мешался с вонью отбросов. Что-то клевавшая во дворе ворона взлетела с хриплым карканьем, от которого у Геро испуганно заколотилось сердце. Она заставила себя обойти покинутое здание, убедиться, что никто не брошен умирать в запертой камере, оглядеть непохороненные трупы нет ли среди них Рори. Но пожиратели мертвечины побывали здесь до нее, и трудно было определить, что кто-то из лежащих там был человеком, тем более белым.
Среди безобразных останков светлела прядь волос. Белокурых или седых? Издали было не разобрать. Я
Когда Геро выходила из форта, дождь как будто слегка ослаб, сквозь грохот прибоя она слышала крики бесчисленных чаек и понимала, что привлекло на остров столько птиц. Одежда ее промокла насквозь, она дрожала, но не от холода, поскольку ветер и дождь были теплыми, а от отвращения; вода и воздух, казалось, пропахли смертью, как закрытые комнаты консульства свечами доктора Кили.
… Запах этих свечей стал Геро ненавистен, она убедила себя, что они являются причиной ее головной боли, бессонницы, отсутствия аппетита и заявила, что риск заразиться предпочтительнее. Но теперь поняла, что они служат защитой не от инфекции, а от ужасного смрада мертвых тел; если б она слушала Оливию с большим вниманием, то знала бы это и не жаловалась.
— Она отказывалась слушать о многом, потому что спокойно жила в уютном консульстве дяди Ната с закрытыми окнами, не пропускающими зараженного городского воздуха, с запертыми дверями, не позволяющими выйти и увидеть то, что видит сейчас. Непохороненные трупы, стервятников, детей…
Спеша под ливнем в форт, Геро едва замечала детишек. Но теперь, медленно плетясь обратно, не могла не обращать на них внимания.
Их были десятки. Изголодавшихся детей, шлепающих по грязи или потокам в канавах не ради удовольствия, а в поисках еды, жадно хватающих и суюших в рот все, что казалось съедобным. Одиноких крошек, плачущих у дверей домов; и потерявших силы шевелиться или плакать.
Тощая бродячая собака обнюхала что-то на обочине дороги и с рычаньем отскочила назад, когда раздался жалобный вопль. Геро охватил ужас. Она поняла, что это полузахлебнувшийся младенец, унесенный потоком и застрявший в гуще отбросов.
Геро бросилась, подняла ребенка и увидела всего в ярде еще одного, потом еще…
Двадцать минут спустя Геро стояла в холле консульства, прижимая к себе не одного, а трех младенцев, с ней пришли-около полудюжины голых, только что начавших ходить детишек, и отощавший, похожий на скелет шестилетний мальчик, держащий на руках еще одного хнычущего сосунка.
Ее только что хватились, так как швейцар сначала решил, что она вернулась в спальню, и лишь когда Фаттума, постучав в дверь и обнаружив, что комната пуста, спустилась навести справки, он обратил внимание, что парадная дверь незаперта.
Когда Геро возвратилась, она оставалась незапертой. В холле раздавались громкие, гневные голоса, стоящие там люди повернулись к ней и не узнали ее. Обезумевший швейцар решил, что это какая-то отчаянная женщина из города и закричал, чтобы
Лишь спустя минуту кто-то догадался, что это племянница хозяина. Но и тогда в это было трудно поверить, потому что руки ее были заняты детьми, и она не могла снять косынку с бахромой, закрывающей лицо. Дядя Нат сорвал ее и сердито произнес:
— Геро!.. Это что еще за дурацкие шутки?
— Как ты вышла? И где была, черт возьми? — напустился на нее Клейтон. — Кажется, я говорил тебе… Вынеси отсюда этих чертовых малышей! Ты соображаешь, что делаешь?
— Клей, я не могла удержаться, — взмолилась Геро.
— Я должна была уйти! Должна, дядя Нат! Понимаете, Оливия сказала…
— Марш к себе в комнату, — сурово приказал дядя Нат. — Мне кажется, ведение хозяйства доверять тебе нельзя, поэтому оставайся там до самого отъезда.
— Не могу — детишки…
— Я позабочусь, чтобы их накормили, а потом им придется вернуться туда, где ты их подобрала.
— Но им ведь некуда возвращаться, дядя Нат. Их родители умерли, заботиться о них некому. Они голодают. Дядя Нат — пожалуйста! Клей, ты не можешь… Фаттума! Где Фаттума?
Она обошла плотного дядю, увидела свою служанку среди других слуг, стоящих в конце холла, и сказала с радостным всхлипом:
— Ты здесь! Возьми одного малыша, пока я не уронила его, согрей молока и…
Фаттума торопливо попятилась, округлив от страха глаза, в ее пронзительном голосе звучала тревога:
— Нет!… Нет, биби! Не касайся… их матери умерли от холеры, и они наверняка умрут. Не носи их сюда! Утащи прочь — быстрее, быстрее!
Остальные слуги поддержали ее, залопотав, будто испуганные гуси, и двинулись к двери, ведущей в кухонные помещения, выкаченные глаза белели на их смуглых испуганных лицах.
— Эта женщина права, — сказал Клейтон. — Нужно совсем спятить, чтобы тащить сюда этих малышей?
Они уже небось больны холерой, а ты думаешь, слуги будут нянчиться с ними…
— Нет! Не будем! — пронзительно выкрикнула Фаттума. — Не притронемся к ним!
— Вот, видишь.? Их нужно унести, и немедленно.
— Тогда я и сама уйду, — заявила Геро.
— Нет уж! — проревел дядя Нат. — На сей раз ты сделаешь, что тебе сказано. Положи детей и марш к себе в комнату!
— Нет. Вы не заставите меня!
— Не заставим? — переспросил Клей, быстро шагнул вперед и встал перед дверью. — Ошибаешься. Даю тебе ровно минуту, решай — пойдешь спокойно или устроишь бесплатное представление для слуг.
— Клей, но ведь их нельзя уносить, — взмолилась в страхе Геро. — Они же голодают! И умрут — мы должны что-то сделать.
— Твой дядя сказал, мы позаботимся, чтобы их накормили.
— Но этого мало! Что такое«— накормить один раз?
Или два, или двадцать? Что толку дать им по кусочку хлеба и вышвырнуть обратно на улицу? О них нужно заботиться, они…