Пассат
Шрифт:
Чоле засмеялась и беззаботно сказала.
— К победе, разумеется. Куда же еще? Ждать осталось недолго. Когда мы победим и Баргаш благополучно сядет на трон, снова настанут времена счастья, мы с тобой получим в награду славу и власть. Баргаш даст нам все, чего пожелаем: драгоценности, платья, коней, рабынь, дворцы — нужно будет только попросить. Вот увидишь!
— А Маджид? — чуть ли не шепотом спросила Салме. — Что будет с ним?
Чоле резко поднялась в гневе зазвенев серебряными браслетами на ногах, и хрипло спросила:
— Какое это имеет значение? Чего о нем беспокоиться? Нужно только
— Чоле, а ты… ты не…
Салме не смогла досказать. У нее язык не поворачивался произнести: «А ты не прикажешь его убить?» Но обращенный на нее взгляд Чоле стал презрительным, понимающим — и странно расчетливым. Она не могла терять приверженцев дела, которое считала своим, не могла и пойти на риск пробудить у младшей единокровной сестры сочувствие к Маджиду: Салме знала слишком много и была мягкосердечной, Будет катастрофа, если сестра переметнется в другой лагерь и все расскажет. Понимая это, Чоле бросилась к ней, со смехом обняла, а потом, отстранясь и держа вытянутыми руками за плечи, весело спросила:
— Ты что, вправду, считаешь меня чудовищем, способным покуситься на жизнь одного из братьев? А?
Салме покраснела, засмеялась и покачала головой, успокоенная и дновь Попавшая в паутину любви и восхищения этой очаровательной старшей сестрой, неизменно доброй к ней.
— Нет, конечно, — возразила она. — Как можно? Это просто… беспокойство… а потом приходилось ломать голову, что говорят эти чужеземки. Они очень приветливые, добрые, но, хотя очень стараются, понять их трудно.
— Пусть тебя это не волнует! — резко сказала Чоле, выпуская ее. Они редко говорят что-то, достойное внимания.
— Чоле, почему ты питаешь к ним такую неприязнь?
— Я думала, это вполне понятно. Но раз не знаешь, скажу: потому что они чужеземки и неверные. Потому что им недостает образованности, благовоспитанности и скромности, потому что они невежественные, громкоголосые и бесстыдные. Потому что у них нет хороших манер, они одеваются и ходят без изящества, появляются на улицах с открытыми лицами, будто шлюхи. И потому что неприятно пахнут. Вот почему! Удовлетворена?
— Думаю, ты к ним слишком сурова. Они в этом невиноваты, потому что понятия не имеют о подобных вещах. Может, попытаемся просветить их? Мы бы могли многому научить этих женщин, и, уверена, они будут нам за это благодарны.
— Еще бы, — высокомерно ответила Чоле. — Но мне не нужна их благодарность и учить их я ничему не хочу. Если у них есть желание приобщиться к Истинной Вере, муллы охотно их просветят, к ним надо только как следует обратиться. Но не мое дело объяснять этим вульгарным чужеземкам, как вести себя. Я принимаю их лишь потому, что Баргаш считает — они могут принести нам пользу. А как только станут не нужны, ноги их здесь больше не будет. Скорей бы!
Она взяла вышивание и вышла, оставив Салме укладывать «Хронику имамов и сеидов Маската и Омана» в большой резной ящик с позолотой, откуда та достала ее час назад, после ухода чужеземок.
14
— Ну, что скажешь о них? — нетерпеливо спросила Кресси. — Правда, ты еще не видела такой красавицы, как Чоле? До чего добрая, утонченная и до чего… до чего царственная.
—
— Странно, что у принцессы Чоле глаза почти серые, а не черные или карие.
— Да нет же, это вовсе не странно, — объявила маленькая француженка, сидящая напротив в закрытом, пропахшем кожей экипаже. — Мне говорили, у многих детей султана глаза еще более светлые. Это от матерей, понимаете?
Тереза Тиссо была маленькой, темноволосой, при-влеглтельно пухлой и поразительно шикарной. Ее платья и прически вызывали зависть у всех белых женщин Занзибара, возраст представлял собой загадку, поскольку она явно прилагала усилия, чтобы его скрыть. Румяна, рисовая пудра, слегка подведенные глаза и брови молодили француженку. И, несмотря на пронзительный, все подмечающий взгляд ее черных глаз, очарование улыбки, ласкового голоса, приятного акцента и оживленных жестов никто не мог отрицать.
— Сарари — женщины султана, — объяснила мадам Тиссо слушающей Геро, — называют детей черкешенок «котятами» за светлую кожу и глаза; а другие дети им завидуют.
— Но мать Салме, насколько я понимаю, тоже была черкешенкой. Она гораздо смуглее своей сестры, видимо, пошла в отца. Бедняжка, мне было так ее жаль; у нее печально сложены губы, она выглядит очень застенчивой и временами казалась определенно испуганной.
— Испуганной? — Миссис Кредуэлл, четвертая пассажирка экипажа, встревожилась и спросила: — Чего ей бояться? О, я так надеюсь, что султан ни о чем не узнал.
— Оливия, прошу тебя!
Кресси предостерегающе нахмурилась, повела рукой в сторону сидящего на козлах смуглого кучера, и Оливия Кредуэлл виновато произнесла:
— Ой, милочка, совсем забыла. Никак не запомню, что нужно постоянно следить за своим языком, и что почти каждый здесь может оказаться доносчиком или шпионом.
Миссис Креудэлл, белокурая, экспансивная дама, семнадцати лет вступила в брак с пожилым человеком, во время медового месяца он имел бестактность скончаться от брюшного тифа, оставив вдову в стесненных обстоятельствах. К ней больше никто не сватался, и после четырнадцати лет однообразной, скучной жизни она с благодарностью приняла приглашение невестки пожить несколько месяцев на Занзибаре.
Оливия сочла это очень любезным со стороны милой Джейн. Ей и в голову не приходило, что жена Хьюберта, не желая со временем оказывать помощь бедной пожилой вдове, пригласила ее в надежде на второй брак с каким-нибудь европейским торговцем или капитаном судна. Хотя Оливии перевалило за тридцать, выглядела она отнюдь не дурнушкой и вполне могла привлечь к себе внимание там, где белых женщин раз-два и обчелся. С тех пор прошло три года. Но второго брака не последовало, и Оливия по-прежнему жила в доме брата, с энтузиазмом изучала арабский, суахили и проявляла страстный интерес к делам правящего семейства.