Пастух медведей

Белянин Андрей Олегович

* * *

Безверье рождает — тлен. Это хуже плена… В наручниках есть стремление к внутренней свободе. А так… не предательство, не измена, Просто нет веры. Все на исходе… Родная, я тоже ходил по этому краю. Всковыривал вены и носом дышал в Пространство. Познанье того, что от любви умирают? — Легко переходит в почти беспробудное пьянство. Но даже в предрвотном, дурманном, хмельном угаре… Когда молча падаешь в мягкую прель асфальта — Вся лирика кажется бряцаньем на кифаре, Разбросанным в лоне рек, словно цветная смальта. И вязкая кровь от спирта горчит устало, Неспешно сползая с разбитой губы на плиты… И не было слышно хотя бы зеванья зала, Но зрители были — эстеты и сибариты. Родная, мне тоже хотелось мечтать, и петь, и За руки держать детей, гуляя втроем по саду, И птицам весною распахивать дверцы клети, И каждому дню давать по гитарному ладу. Ты помнишь, я тоже использовал галстук для… Тот

самый, который ты же мне подарила. Какой удобной себя проявила петля… Скользящим узлом, по шелку, без всякого мыла. Конечно, не помнишь… Я не писал сам, Друзья и не знали имени адресата. Но шею долго уродовал то ли засос, то ли шрам Цвета несвежего финского сервилата. Родная, все кончилось… Я, к сожаленью, жив! И даже трезв сегодня, что, впрочем, редкость… Неторопливо бросаю стихов ножи в Прозрачную стену плача… плевать на меткость! Мне не к чему ждать земных, неземных чудес, Тяжесть разлуки влача по пустому кругу. И если б Слово и вправду имело такой же вес — Ты была бы здесь, удерживая мою руку. Ты сумела б найти именно то звено, Ту ноту, тот тон, тот оттенок краски… А если там, наверху, Всевышнему не все равно И он хочет увидеть счастливым финал развязки… Родная, тогда не надо играть в судьбу! А просто жить друг другом до того момента, Когда мы услышим: «Божьему рабу Венчается раба Божия…» Занавес. Аплодисменты…

* * *

Уезжаю от тебя В нелюбимый мною город. Чайки серые парят Над Невою, и покорно Сфинксы сторожат гранит. В облаках больничной ваты Голос, что-то говорит О наличии крылатых Самолетов, мыслей, птиц, Но не ангелов, жестоко… В неулыбчивости лиц Сразу виден оттиск Рока. В вежливости четких фраз Снисхождение к невежде. Все богини напоказ Выставляют грудь в надежде, Что появится герой, Вырвет их из-под балкона И умчит к себе домой, В край вина и кардамона. В мир, где солнце правит власть, А зима бежит без боя. Где целуют губы всласть И смеются над судьбою. Потому-то все подряд, Морщась от дождя и ветра, Музы жадно ловят взгляд Загулявшего поэта!

* * *

Каждое утро несу конвертик И, возвращаясь, не жду ответа. Ты далеко, и тобою вертят Разные люди… зачем-то… где-то… Можешь быть слабой, это естественно, А я… что я? Становлюсь философом. Упиваясь собственным бездействием, Оттачиваю ответные вопросы. Народ пьет пиво. Его цена Вполне доступная для поэта. Кто-то спивается… Чья вина? Кого-то в психушку везет карета. Но я — камень. Меня можно бить, Не боясь расколоть. Я не чувствую боли. А если камню захочется пить, Бросьте росинку, — и он доволен… Тем более дождь. Такой, как здесь, — На несколько дней стекловидной массой… У «волчьего города» мокнет шерсть, Но все попытки сбежать — напрасны. А я вспоминаю твое лицо. Вижу глаза… остальное застит Небо, насыщенное свинцом. Где же ты, где ты — наше счастье? Ветер ознобом бежит по спинам Каменных львов, те прижали уши… Вечером водки глотну с малиной. Мне не хотелось, но кашель душит. Осень крадется походкой рысьей. Я обещаю — мы будем вместе. …Если однажды не будет писем, Значит, тебе отдадут мой крестик…

* * *

Прозрачной веткой серебря Безудержность крылатой ночи, Немая доля многоточий Взойдет над гробом декабря. Раскроет ветреный мотив Шальных и шалых губ русалки, И горьким смехом из-под палки Взлетит к венцу российских нив. Разрежет вязь чугунных струй Ограды, выковавшей — реку… Волна подобна человеку, Вдыхающему поцелуй. В безветрии зеленых рос, Когда линейный шепот громок И рвань несдержанных постромок Несет твой выдох под откос… Разбрасывай шальную кровь! Эпоха не считает всходов, Пробившихся в душе народов, Извечно топчущих Любовь! Пусть даже я, не догорев, В обугленном плаще презренья Уйду… Но было — Озаренье! И цвет, и образ, и напев…

* * *

Черный город… Он не лечит душу. Поливает спины львов слезами. Сыростью тумана сфинксов душит И глядит бесцветными глазами На живого, гордого поэта — Казака, художника, бродягу… А у вас, наверно, бабье лето? А у нас без зонтика — ни шагу… В четкий ритм партикулярных линий С древностью петровской позолоты — Невозможно втиснуть запах пиний, Вкус полыни, свежесть первой ноты Хлебниковских

строчек… И не надо. Воздух здесь перенасыщен грустью. Вязкая, чугунная ограда Никуда меня уже не пустит… Невская возвышенная слякоть Давит с основательностью танка. Даже Муза не решится плакать, Чтоб не забрала к себе Фонтанка. Говорят, что там вода воочию Тянет к неизбывному покою. Черный город вышел белой ночью И уже идет, сюда, за мною…

* * *

Раздели со мною смерть, Кареглазая подруга… О Васильевскую твердь Расшибает лица вьюга Людям, шедшим до конца Перпендикулярно веку. Злые капельки свинца Отмечали эту веху, На груди или на лбу Прорастая розой алой, А плеваться на судьбу Или глупо, или мало. Тем, кого не втиснуть в строй, Режут головы и ноги. Милосердною сестрой Представляется убогим Обольстительная мгла Деревянной крышки гроба… Суд толпы, из-за угла, Ждет, пока мы рухнем оба В грязь и в пепел, в пыль и в тлен, В лужу зависти и сглаза, — Ибо в Книге Перемен Наш конец давно предсказан. Мир без смерти был бы сер… Вот — с отчаяньем и верой — На двоих один фужер Самой быстрой, высшей, меры!

* * *

Она уедет в далекий город, Где ждет супруг, где ждут друзья, Где каждый камень любим и дорог, Где все — ее, где все — не я. Она уедет, наставит точек, Простит сумбур моей руки. Из состраданья изменит почерк, Как ритм стиха в конце строки. Ей будет больно, ей будет сладко, Ее любовь прольет слезу. Седой Исаакий поправит шапку, А шпиль петровский наточит зуб. Ей все там рады, напоят чаем, Как бы случайно припрячут крест, А если спросят: «Что отмечаем?» Весь город грянет: «Ее приезд!» Она забудет, и ей помогут Под шум столичный, фужерный звон, Все-все притрется, и понемногу Сойдет с загаром вчерашний сон. Она проснется, вполне уместно, Заскочит в ванну и примет душ. Холодный Невский широким жестом Ее запишет в ранг верных душ. Металл Фонтанки змеится в камне… Я режу вены — течет любовь! А волчий город глядит в глаза мне, И скалит зубы, и лижет кровь…

* * *

В Петербурге не видно звезд. Тучи в пляске святого Витта Небо приняли за погост В грязно-серых могильных плитах. Я за ними в упор слежу Из окошка шестой палаты, Словно кладбищем прохожу И считаю свои утраты. На душе так легко — легко… От обиды любой, невзрачной, Сердцу хочется мотыльком Биться в пламень луны прозрачный. Или долго кричать в туман, Поглощающий сны и даты, Сквозь венозные воды ран По каналам спеша куда-то. А когда зазвенит мороз — Солнце скупо и с неохотой Облака из разбитых грез Кроет временной позолотой…

* * *

Мне одиноко в небе без тебя… И облака вздыхают, теребя Край горизонта перышком лебяжьим… А ты бесцельно бродишь в Эрмитаже Среди холстов, портьер, скульптур, картин, Старинных ваз, свисающих гардин, Лепнины потолочной, стройных стен, Диан, не преклоняющих колен Перед мужчиной. Смотришь, не дыша, На серебристый свет карандаша Буше или Гольбейна. А паркет Хранит твой шаг, как сохраняет след Прозрачность неба, где сегодня нет Тебя. И кажется, меж строк, Я таю в небе. Пуст и одинок…

* * *

Я разучился плакать в Петербурге. Здесь вообще не ценят сантименты… Бросающие мелочь демиурги Чертовски скупы на аплодисменты. Я был один. Ни голоса, ни драмы. Пустые руки. Волчий вой в карманах. На фоне петергофской панорамы Не чувствуешь оптических обманов. Все кажется и ближе и теплее, В особенности жесты или взгляды. Над головой с кудрявым Водолеем Флиртует звездноглазая наяда. Немой намек, прозрачнейший донельзя, Уже велит определиться в теме. Мелькнет заря, закусывая трензель, Но в целом все вокруг, такая темень! И ходишь, снисходительно кривясь, На общегородское лицедейство, Нащупывая родственную связь Иглы шприца с иглой Адмиралтейства. Все чуть сутулы… Тяжесть чугуна Нездешних туч успешно давит карму. Нирваны нет… И мы — не та страна, И Пушкин не похож на Бодгикхарму. Никто не ждет счастливого конца. Но все же как вплетается в молебен Заметное присутствие свинца И в пуле, и в усталости, и в небе…