Пепел и песок
Шрифт:
…Ночью он зарезал Принцессу большим кухонным ножом. Потому что она разрушила его сказку. За такое надо убивать.
91
Карамзин смеется и его подбородок почти касается подоконника:
— Очень смешно все придумал!
Он держит в руках листок с моими графитными страданиями (я успел записать). Требьенов взволнованно терзает старушку-подушку:
— Скажите, над чем вы смеетесь?
— Над тобой, дураком! — отвечает Карамзин, взмахнув листком.
— Почему
Карамзин не смотрит на Требьенова, он сворачивает листок в узкую трубочку и убирает в свою черную сумку:
— Твой первый блин, твой блин бесценный. Перечитаю перед сном. Сочиняй дальше. Но сказок больше никаких! Пиши о жизни. О живых.
92
Ночью я ворошу горячими пальцами песок, рассыпанный по тумбочке. Требьенов спит так тихо, будто под его одеялом восковая кукла. Дурак, он не осознает, что совершил я сегодня, шкипер утлого судна.
Карамзин похвалил меня. Или он издевался? Нет, он смеялся так, что кровь выступила на его соленых губах. Я придумал вонючую сказку, а он сорвал мальвы под окном и бросил их мне на гипс. Что сочинить еще, что придумать? Чтобы Карамзин снова свернул священным пергаментом мой дурно пахнущий листок. Какой счастливый песок этой ночью. И в Таганроге случаются чудеса.
В коридоре по древнему линолеуму шаркает старик. Он высокий, с могучей бородой. Я не вижу его, я догадываюсь. Старик тихо бормочет молитву. За меня, мою левую ногу.
93
Так, Бенки, пришла пора, очей очарованье, когда герой должен объясниться с возлюбленной. Найдем для этого удачный интерьер. Нет, не тахта. Уныло и статично. Мне требуется движение, колыханье и яркий свет.
Это будет магазин. Бутик. Ведь Катуар так любит наряжаться. Впереди «Кадропонт», Катуар должна всех победить, увезти все призы, а мужские визитки разбросать с самолета над морем.
Стою один среди нарядов томных. А Катуар уносят бренды вдаль.
Я ее не вижу. Она в примерочной кабине, за занавеской. Я слышу лишь легкое дыхание и шорох тканей.
— Катуар, почему ты никогда не носишь джинсы?
— А зачем?
— Все носят.
— Вот ты сам и ответил на свой вопрос. А я не все. Нет, это платье дурацкое.
— У тебя там еще три.
— Четыре.
— Катуар!
— Что?
— Можно я войду?
— Нет, конечно. Тут мой птичий мир.
— Катуар?
— Что? Блин, еле сняла…
— Катуар?
— Что?
— А зачем тебе я? Убогий, маленький…
Из-за занавески выглядывает Катуар, щеки горячие, волосы сбились, словно она дралась с безжалостными платьями. Катуар протягивает мне обнаженную руку с литерой «А» на плече. И быстро прячет ее, не успев прикоснуться.
У каждого в жизни возникает своя Катуар. Надо лишь пустить ее в дом. И сделать что-то, перед чем она не сможет устоять. Например, произнести совершенно
— Вам помочь?
Девушка-продавец-ассистент-консультант в белой блузке улыбается нам заиндевело.
— Нет, спасибо, мы выясняем отношения, — Катуар бьет невидимой ногой по занавеске.
Девушка чертит черными бровями в воздухе и покидает атмосферу нашей с Катуар планеты на реактивных каблуках-носителях. Катуар наконец достигает моего плеча своей обнаженной рукой:
— Я знаю, что я красива, что у меня нежные губы и волнующий нос.
— Еще крылья, птица. Крылья.
— Да, крылья. И я знаю, что могла бы составить счастье подтянутому банкиру…
— Могла бы, могла бы.
— Или седеющему нефтянику. Но никогда не составлю.
— А почему?
— Потому что я твоя диалогистка. Твоя. Не мешай, у меня еще одно платье.
Исчезает за занавеской. Та колышется от эха ее голоса. Я смотрю на темно-зеленую ткань. Нога сладко ноет, и берцовая кость напевает мотив, который я никогда прежде не слышал.
— А теперь, — произносит Катуар сквозь ткань платья, сминая слова. — Теперь я тебе должна кое в чем признаться. Фу, надела! Как хорошо облегает…
— Пусти, дай посмотреть.
— Нет, не могу. Я должна признаться и боюсь смотреть тебе в глаза.
Берцовая кость затихает, прислушивается. Я беру пальцами концы волос на затылке:
— В чем признаться? Говори скорее, начинает раскачиваться колокол…
— Только держись, умоляю. И не трогай волосы.
— Быстрей!
— Твой секретер, твой стул и бюро — вся твоя мебель подделка. Это не ампир, не эпоха Александра Первого. Мне Брюлович спьяну сказал. У него есть артель в Таганроге… Да, представь, в Таганроге! Они делают фальшивую мебель. Эй, ты живой? — нос Катуар выглядывает из-за занавески.
— И это все признание?
— Да… — нос исчезает. — Я давно хотела сказать, но боялась.
— Какая-то ерунда. — Я смеюсь. — Вспомнил! Мой сосед — тот, который отдал мне свой чемодан — он же делал какую-то мебель. Он краснодеревщик. Говорили — очень хороший. Кажется, умер, хоть и жил в переулке Вечность. Забавно, если это именно он все смастерил. Милый сюжет.
— Ты смеешься?
— Конечно. Такой поворот. Я оценил. И черт с ним, с ампиром. Мне интересно сейчас совсем другое. Скажи, Катуар, я напишу этот сценарий, а дальше?
— Дальше? — отвечает счастливая ткань. — Заживем, наконец, спокойно. Ладно, войди. Тут молния сзади. Ипрошу без сюжетов. Только молния!
94
В Таганрогской больнице я страдаю уже две недели.
Карамзинская тетрадь в дерматиновой обложке разбухает от моей крови. Запекается графитный гемоглобин.
Я не могу остановиться. Левой рукой ворошу песок, составляя мгновенные узоры, правой пишу. В песке я черпаю сюжеты. В чем сила, брат? Только в песке!