Перед лицом Родины
Шрифт:
Он остро взглянул на Воробьева.
— Не верите? Я вам правду говорю. Конечно, я разочарован, что никакого восстания не предвидится. Но не так, чтоб об этом плакать. Не будет и не надо. Черт с ним!.. Раньше я зверь был, а сейчас размяк. Видно, стареть стал. Все под луной меняется. Изменился и я. Прежний Ермаков, услышав из ваших уст признание о том, что вы хотите остаться в России, пристрелил бы вас… А вот этот Ермаков, что сидит сейчас рядом с вами, уже не может этого сделать. Не может. Да даже, мало этого, он немного завидует вашему решению… Я не знаю, как вы здесь будете жить: под своей или чужой
— Константин Васильевич, — воскликнул Воробьев, — а может быть…
— Вы хотели сказать, — усмехнулся Константин, — что, быть может, и я составил бы с вами компанию и пошел бы вместе с вами просить прощения у Советской власти?.. Нет, дорогой, до этого я еще не дошел…
Он встал.
— Мне, Воробьев, пора идти, — сказал Ермаков. — Меня ждут. Прощайте! У меня к вам одна просьба: что бы с вами ни случилось, обо мне никому ни звука. Хорошо?
— Будьте спокойны, Константин Васильевич, — пообещал Воробьев.
— Прощайте, — крепко пожал руку Воробьеву Константин, потом, подумав, поцеловал. — Не вспоминайте лихом. Надеялись мы с вами на многое, да не повезло нам… А может быть, это все и к лучшему. Прощайте! — выкрикнул он еще раз и, сбежав с кургана, торопливо направился в станицу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
И вдруг Виктору повезло. На свой роман «Казачья новь», который он снова посылал в московское издательство, вдруг получил хорошие отзывы двух рецензентов. Издательство приглашало Виктора приехать в Москву заключить договор на издание этого романа.
Окрыленный таким успехом, он тотчас же отправился в столицу. Не желая беспокоить Мушкетовых, остановился в гостинице.
В издательстве, куда он явился на следующий день, его познакомили с редактором Александром Павловичем Яновским. Это был высокий, немного сутулый мужчина лет тридцати с приятным женственным лицом. Был бы он совсем красивый, если бы не протез вместо ампутированной еще в детстве левой ноги, который скрипел при каждом шаге Яновского.
Яновский предложил Виктору не уезжать из Москвы, пока он не отредактирует книгу, так как автор каждое мгновение мог понадобиться редактору для совместного исправления того или другого места в книге.
Редактировали роман долго, месяца два с лишним. Виктору пришлось некоторые главы дописывать и переделывать. Редактор оказался со вкусом, и Виктор чувствовал, что рукопись в процессе редактирования заметно улучшается.
Наконец, все было сделано, и Виктору выписали шестьдесят процентов гонорара. Сумма настолько оказалась значительной, что Виктор даже растерялся. Никогда в своей жизни он не имел таких денег…
К вечеру следующего дня поезд подошел к перрону ростовского вокзала. Виктор вышел из вагона, стал выискивать взглядом Марину. О своем приезде он дал ей телеграмму. Но ее не было.
«Что-то случилось», — встревоженно подумал он.
Наняв автомашину, он помчался домой. Когда вошел в переднюю своей квартиры, почувствовал острый запах камфоры. В квартире стояла чуткая, настороженная тишина. У Виктора оборвалось сердце. Ему открыла дверь Зина,
— Что случилось?..
— Марина, — прошептала та. — Тише, Витя. Сейчас у нее консилиум.
Виктор поставил чемодан, разделся и тихо вошел в столовую. Дети сидели на диване присмиревшие, с серьезными лицами. За столом с хмурым лицом просматривал газету Прохор. При входе Виктора он положил газету, взглянул на него. «Здравствуй!» — мысленно сказал он глазами, кивнув.
Виктор тоже молча поклонился ему.
— Как дела? — выдохнул Прохор.
— Хорошо… Да вот как она? — махнул Виктор головой в сторону спальни, где были врачи у постели его жены. — Что с ней?..
— Да вроде тифа, что ли, — прошептал Прохор, оглядываясь на детей… — Но это не совсем точно… Сейчас врачи скажут. Я пригласил профессора Максимова…
Вскоре из спальни с значительными, таинственными лицами вышли врачи. Их было трое. Они молчали поздоровались с Виктором. Прохор подошел к седовласому профессору, о чем-то зашептался с ним.
Когда врачи ушли, Прохор отозвал Виктора и Зину в прихожую.
— Профессор сказал, что у Марины милиарный туберкулез… Это… это… такая штука… — Он запнулся и сказал жене: — Зина, вот рецепт, пойди в аптеку, закажи… Возьми и ребят с собой… Пусть прогуляются…
Когда Зина с ребятами ушла в аптеку, Прохор, как тайну открыл, прошептал на ухо Виктору:
— Это такая болезнь, от которой почти никто не выздоравливает…
Виктор горестно поник головой.
Всю ночь он просидел в столовой, прислушиваясь к тихим стонам жены, доносившимся из спальни. Иногда он вставал с дивана и, осторожно ступая, подходил к кровати больной, смотрел на нее. Марина, глубоко дыша, лежала с закрытыми глазами. Изредка она поднимала дрожащие веки, мутно взглядывала на мужа.
Виктор, удрученно вздыхая, шел в столовую, садился на диван и снова предавался горестным размышлениям.
II
Марина болела трудно и долго. Врачи утверждали, что при милиарном туберкулезе выздоровление почти исключено. Из тысячи выздоравливал только один. Подобные высказывания медиков угнетали Виктора, и какие он меры только не принимал к тому, чтобы спасти свою жену. Он ничего не жалел, приглашал самых лучших врачей, выписывал их даже из столицы… По бешеным ценам покупал у спекулянтов редкие лекарства. Но все тщетно. Ничто Марине не помогало. Ей становилось все хуже. Она теперь лежала в постели, как тень, тихая и покорная ко всему. Сильно похудевшее восковое лицо ее было величаво спокойно… Марина все понимала и ждала смерти…
И это-то ее покорное ожидание неизбежного, грядущего конца особенно волновало Виктора.
«Зачем такая тихая покорность? — думал он. — Зачем?.. Нужна упорная борьба за жизнь… нужно бороться… Надо напрячь все мускулы своего организма, все клеточки на борьбу за жизнь…»
Обессилевший от переживаний, он выходил ночами на улицу и бродил около дома, как лунатик… Слезы лились по его щекам… Ему думалось иногда, что, может быть, сила страстной его любви поможет ей подняться с постели.
…Жизнь вокруг Марины проходила своей чередой. Дети утром уходили в школу, в обед возвращались домой, обедали, делали уроки, уходили на улицу…