Перед лицом Родины
Шрифт:
В столовую вошла Надя. Что-то знакомое показалось Воробьеву во всем облике этой женщины. Его познакомили с ней.
Все расселись за столом.
— Откуда вы родом? — отхлебнув из стакана, спросил Аристарх Федорович у Воробьева.
— С Дона.
— Казак?
— Казак.
— Вот как! — воскликнула Надя. — А мы тоже здесь все казаки. Вы из какой станицы?
— Я родился в Усть-Медведице.
— А мы с Сала.
— Ну вот, оказывается, собрались казаки с одной реки, — пошутил профессор. — Вы что, в Москве жили в последнее время?..
— Нет, я
— Значит, из рабочих?
— Не совсем, — нерешительно проговорил Воробьев, не желая особенно распространяться о своем прошлом. — Я вообще-то из офицеров…
Видя, что он не хочет говорить о себе, никто его не спросил, из каких он офицеров, — царских, белых, или красных. Лида тактично перевела разговор на другую тему.
— Вы слышали, — сказала она, — в Париже объявился какой-то доктор Воронов, который делает омоложение старикам.
— Это пока еще только эксперименты, — проговорил Аристарх Федорович и вдруг о чем-то вспомнил: — Да, чуть не забыл. Я сегодня получил письмо и книгу из Парижа от профессора Шарля Льенара… Это мой знакомый француз… Когда-то он бывал у нас в Советском Союзе… Тогда он еще был простой молодой врач, а сейчас уже профессор… Прислал мне свои труды по восстановительной пластической хирургии. Кстати, в письме своем он вспомнил о каком-то сувенире, который когда-то прислал мне с русским, приезжавшим в Париж… Никакого сувенира я не получал… Странно!.. Этот русский оказался, видимо, корыстным человеком, присвоил этот сувенир…
Надя покраснела, смутилась. Она поняла, о каком сувенире шла речь. Воробьев заметил смущение женщины. Он тоже сразу же вспомнил и букиниста Льенара, и его сына Шарля, и Константина. Но он только не понимал, почему хозяйка при этом разговоре так смутилась, залилась краской? Какая связь между сувениром и ею?..
VIII
Жизнь в станице Дурновской текла бурно и интересно. Каждый день приносил что-нибудь новое…
В нынешнем году уродился хороший урожай. Колхозники сдали немало хлеба государству, засыпали семенной фонд и получили по полтора килограмма на трудодень. В магазине потребительской кооперации появился сахар, заполнились пустовавшие до этого времени полки промтоварами, расцветились яркими красками ситца и сатина… Народ повеселел.
В стансовете по-прежнему председательствовала раздобревшая за эти годы белолицая, румяная Сидоровна, а станичной парторганизацией, как и раньше, руководил Конон Никонович Незовибатько.
Странный человек этот Незовибатько. Уже давно не молодой, а до сих пор не женится. Живет бобылем. Сколько ни уговаривает его Сазон жениться, все впустую, не идет на уговоры его старый друг.
Сазон Меркулов, как и прежде, работал председателем колхоза. Но колхоз теперь уже не такой, каким был раньше, его разукрупнили. Он объединял теперь лишь хозяйства своей станицы.
Дела в колхозе налаживались. Поголовье скота росло, свиней развели много, посевы каждый год увеличивались. Работой своей Сазон был доволен. Но супружеская жизнь не приносила ему радости. Анна женщина
Анна за эти годы, действительно, очень похорошела. Одевалась она чисто, по-городскому. Многие из приезжавших в станицу районных и краевых работников ласково поглядывали на дебелую председательшу, пытались ухаживать за ней. Но Сидоровна на этот счет была женщина строгих правил. Таким мужским притязаниям она сразу же давала отпор…
Был на свете лишь один такой мужчина, к которому Сидоровна относилась с симпатией и, если по секрету сказать, даже с чрезмерной симпатией. Мужчина этот был не кто иной, как сам, собственной своей персоной, Конон Никонович Незовибатько, старый холостяк и бобыль.
Злые языки пытались утверждать, что-де и он тоже был неравнодушен к Сидоровне и по этой, дескать, причине и не женился ни на ком до сих пор. Правда это или нет — утверждать никто не мог.
Отношения мужчины и женщины, симпатизирующих друг другу, как бы они ни были скрыты, большею частью выдают их.
Народ не проведешь. Да и сам Сазон сердцем чувствовал, что между женой и другом его что-то не совсем ладно.
Сидоровна — деятельная, кипучая натура. Всегда она в порывистом движении. В ее голове роились десятки всевозможных планов, проектов. То она вдруг загоралась мыслью починить все окрестные мосты и гати, для чего собиралась сходка, на которой она горячо доказывала необходимость выделения по человеку со двора для общественных работ, или еще что-нибудь подобное… А сейчас они с Тоней Миловановой вдохновили комсомольцев построить станичный Дворец культуры и замостить камнем всегда утопающую в грязи центральную улицу.
Анна Сидоровна сама и план составила этого дворца, хотя никакого понятия в строительном деле не имела. Все на глаз прикинула, а глаз у нее был сметливый, практичный.
По проекту ее выходило, что Дом культуры этот должен быть внушительным, фундаментальным. В нем предполагался вместительный зал на триста пятьдесят мест со сценой, на которой драмкружок мог бы ставить спектакли. Отводилось в проекте и место под библиотеку с читальней, и комната под спортивные занятия, и даже танцевальный зал.
Работа закипела. Не только одни комсомольцы занялись этим делом, но и многие станичные беспартийные парни и девушки приняли участие в стройке. Каждый чем и как мог помогал строительству: кто за станицей в карьере добывал камень, кто трудился в столярно-плотницкой бригаде или рыл вдоль центральной улицы сточные канавы. А некоторые наиболее дюжие парни устанавливали на улицах столбы для проводов. Вот-вот станичники ждали пуска своей собственной электростанции.
А у речки, за станицей, под наблюдением агронома Сытина колхозники планировали, разбивали большой колхозный сад…