Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее
Шрифт:
III. К вопросу о статуе Джефферсона в Нью-Йорке
Городской совет Нью-Йорка принял единогласное решение демонтировать статую Томаса Джефферсона, на протяжении последнего века наблюдавшую за его заседаниями.
Причиной этого решения стал тот факт, что Джефферсон был рабовладельцем: ему принадлежало более шестисот рабов, а одна из них, Салли Хемингс, родила ему шестерых детей. Шесть детей от рабыни – это шесть новых рабов, согласно максиме Partus sequitur ventrem, то есть «рожденное следует за утробой», напрямую унаследованной от римского права.
В наше время культуры отмены это, конечно, не первый случай, когда из публичного пространства исчезла статуя, снесенная грубой силой или убранная властями для ее защиты, как это произошло со статуей Черчилля в Лондоне {210} . К слову, за 2021 год, по словам экспертов, которых цитирует The New York Times {211} ,
210
J. C. Martin, «A Londres, une statue de Churchill mise a l’abri dans une boite par crainte de debordements», BFM TV, 12 июня 2020 г.
211
J. F. Mays et Z. Small, «Jefferson Statue Will Be Removed From N. Y. C. Council Chambers», The New York Times, 15 ноября 2021 г.
212
Ср. в целом Murat 2022, 12–13: «Гибель Джорджа Флойда в Миннеаполисе 25 мая 2020 г. ‹…› дала толчок движению по порче памятников (обливание краской, отбивание голов, нанесение повреждений, сбрасывание с постамента и т. п.) в США, где всего лишь за период с 30 мая по 23 октября 2020 г. было осквернено около сотни статуй».
Но это первый случай на моей памяти, когда избранные политики единогласно решили отменить одного из основателей той самой демократии, которую они представляют. Так что это событие имеет большое значение и требует осмысления.
Почему именно статуи? Кое-что о прагматизме
Прежде всего следует задаться вопросом, зачем вообще ставятся чьи-то статуи, и сказать то, что должно бы быть трюизмом, но сегодня перестало им быть: почтить память человека, создав его статую, установив памятник или присвоив его имя какому-либо учреждению, школе, улице, библиотеке и т. д. – это не то же самое, что почтить память святого, ангела или даже героя, да простит меня Борис Джонсон {213} . Ибо граждане просвещенной демократии знают, что герои существуют только в сказках.
213
S. Cockroft, «Boris Johnson Vows to “Resist” Attempts to Remove Winston Churchill Statue and Brands Racism Charges “Heights of Lunacy”», Evening Standard, 12 июня 2020 г.
Поставить статую – значит увековечить память о человеке, который прославился деяниями настолько значительными, что их сочли не подлежащими забвению.
Такой способ чтить память восходит к Античности. Поэтому именно на греческом или на латыни точнее всего обозначается то, что можно называть прагматизмом статуй. Статуя (или колонна, например колонна Траяна или колонна Марка Аврелия в Риме) – это monumentum, то есть объект, предназначенный, чтобы «прославить в веках» (monere) «имя» (nomen) того, кто «заслужил благодарность отечества» «достопамятными делами» (res gestae).
Но это еще не все. Люди, чью память увековечили таким образом, – это еще и «примеры» (exempla), которым следует «подражать» (imitari). В таком подражании нет ничего рабского, совсем наоборот. Не будем забывать, что в античных полисах (в том числе и демократических) господствовали аристократические ценности, для которых всегда было важно «тщиться других превзойти», как гласит стих «Илиады» {214} , неустанно звучащий на протяжении всего периода Античности (например, он был девизом Цицерона «с детства» {215} ): слава Мильтиада не дает спать юному Фемистоклу – он беспокоится, что никогда не добьется ничего, что превзошло бы славой победу при Марафоне {216} , а в Кадисе статуя Александра перед храмом Геркулеса вызывает слезы у молодого Цезаря, «ведь он не совершил еще ничего достопамятного, тогда как Александр в этом возрасте уже покорил мир» (Сент-Эвремон {217} , цитируя Светония {218} ). «Ничего достопамятного» – значит, ничего, что буквально «достойно быть увековечено в памяти» (memorabilis).
214
«Илиада», VI, 208 и XI, 784.
215
Цицерон, Письма к Квинту, III, 5, 4.
216
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Фемистокл и Камилл, 3.
217
См. Saint-Evremond, Jugement sur Cesar et sur Alexandre, 1663.
218
Светоний,
Итак, над всеми этими поступками царит принцип состязания, в котором друг другу «соревнуют усердно», как говорит Гесиод {219} , что стало предметом прекрасной лекции молодого Ницше «Гомеровское состязание» (1872) {220} .
То есть речь идет не столько о том, чтобы «подражать», сколько о том, чтобы «соперничать, вдохновляясь примером».
Подражание, imitatio, предполагало размышление: размышление о деяниях, размышление о качествах, благодаря которым они стали возможны, – но вместе с тем и об ошибках, иногда даже о преступлениях, а также о слабостях и пороках, ставших их причиной или – что, возможно, еще хуже – потворствовавших им.
219
Труды и дни, 11–41.
220
Ее можно прочесть, например, в издании: Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах / Ин-т философии. – М.: Культурная революция, 2005. – Т. 1/1: Рождение трагедии. Из наследия 1869–1873 гг. – 2012. – 416 с. – C. 291–299. (Прим. пер.)
Это значит, что память, увековеченная в монументах, создавала постоянный повод для дискуссий. В школах риторов и философов, где обучались представители элит, постоянно велись споры о деяниях того или иного «великого человека». Кем был Александр Великий – героем или преступником? Сделал ли Цицерон все возможное, чтобы спасти Республику? Жил ли Сенека в согласии со своими принципами?
Статуи самим своим существованием создавали пространство дискуссии, ведь часто они увековечивали людей, которые ожесточенно сражались друг с другом, порой насмерть: в публичном пространстве сосуществовали Гракхи и Сципион Африканский, Сулла и Марий, Цезарь и Помпей… Ставя их рядом, римская память провозглашала, что с точки зрения Истории их непримиримые битвы не более чем пустяковые ссоры, а по-настоящему важны лишь их «достопамятные дела» и то, что сделало их возможными: то сочетание храбрости, энергии и прямодушия, что называли добродетелью (virtus). Соседство статуй указывало на то, что политика по сути своей основана на конфликтах.
Таков античный прагматизм статуй. В Средневековье он был утрачен: с конца III века начался упадок, а нашествия варваров и падение Римской империи нанесли последний удар. С начала VI века Кассиодор сообщал о разрушении всех бронзовых и мраморных статуй. Уцелеть удалось единицам, и всегда благодаря непониманию: было сочтено, что одна из статуй Адриана изображает Христа, а статуя Марка Аврелия – Константина {221} .
Гуманистам мы обязаны «Возрождением» не только античной культуры, но и древнего прагматизма статуй. С тех пор они стали все чаще появляться в публичном пространстве.
221
Stewart 2007, 31–34; Stewart 2012.
Как мы только что убедились, статуи ставят не для того, чтобы, как неуклюже пытаются аргументировать свою позицию их невежественные защитники, «преподавать Историю» в том смысле, в котором это делают в школе. Статуи не просто напоминают нам об Истории, как сказал Эмманюэль Макрон в июне 2020 года {222} . Если так, следовало бы установить памятники Карлу X и Наполеону III, Пьеру Лавалю и маршалу Петену. Статуи, взятые в комплексе, во всем своем противоречивом множестве, строят через столь же «памятные», сколь и неоднозначные фигуры систему ценностей, которую надлежит передавать и защищать, воплощать и развивать.
222
«Республика не сотрет ни одного следа и ни одного имени из своей истории. Она не забудет ни одного из своих творений. Она не будет сносить никакие памятники» (процитировано Laure Murat [2022], 15).
И именно поэтому они могут – и даже должны – создавать проблемы.
Res gestae Джефферсона
Поскольку статуя – это не справка о нравственном совершенстве, у меня нет намерения писать апологию Джефферсона. Я не собираюсь доказывать, что Джефферсон был вовсе не злодеем, а хорошим, тем более героем. Я лишь хочу сказать, что его статуя вовсе не означает, что в его жизни не было пятен и даже преступлений, она лишь означает, что в течение своей жизни он сумел создать нечто великое: первый демократический режим современного мира. Джефферсон – основной автор Декларации независимости от 4 июля 1776 года, впервые провозгласившей равенство людей в мире, где иерархия казалась естественной. Декларация открывается аксиомой, представляющей как самоочевидную истину утверждение, казавшееся тогда неслыханным парадоксом: «Все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Этот текст напрямую вдохновил первую статью французской Декларации прав человека и гражданина, принятую в 1789 году.