Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее

Весперини Пьер

Скажем прямо, нет ничего более жалкого, чем созерцание этого человека, этого мыслителя, который обладал всем, чтобы отменить рабство – сердцем и разумом, широтой взглядов и любопытством, смелостью и даже хитростью, – и не сделал ничего, побежденный врагом опаснее всех на свете Корнуоллисов: самим собой, со своими интересами, самодовольством, лицемерием (которое, например, позволяло ему обвинять в существовании рабства Англию), с определенным цинизмом, побуждавшим его иронизировать над аббатом Грегуаром, а также со слабостями, малодушием, любовью к роскоши, постоянными отступлениями и редкими угрызениями совести, призраками и тысячей привычек, привязывавших его к рабовладельческому обществу.

«Нужно иметь особый дар, – говорил он, – чтобы сохранить в неприкосновенности манеры и нравственность, когда изо дня в день был вскормлен, воспитан и натренирован тиранией» {243} . У самого Джефферсона такого дара не оказалось. Он был рабовладельцем, то есть таким же капиталистом, как и все вокруг. «Я считаю, что женщина, рожающая ребенка каждые два года, – писал он еще в 1820 году, – это прибавление капитала» {244} . В то время как Вашингтон в своем завещании освободил

всех рабов, Джефферсон дал свободу лишь пятерым, включая двух сыновей, которых ему родила Салли Хемингс. Все остальные были выставлены на продажу. В результате двое сыновей Джефферсона, став свободными, были вынуждены беспомощно наблюдать, как их жен и детей, проданных разным покупателям, разбросало по разным уголкам страны. Джефферсон был обременен долгами, и забота о наследниках явно перевешивала в нем сознание философа. «Вас ждут интересные условия и низкие цены» – гласило объявление в газете The Richmond Enquirer. В общей сложности 156 мужчин, женщин и детей были проданы (в том числе профессорам Вирджинского университета, основанного Джефферсоном) и при этом разлучены со своими близкими. По словам одного из них, Питера Фоссета {245} , оторванного от семьи в 1827 году в возрасте двенадцати лет, им не суждено было больше увидеться «до встречи в ином мире» {246} .

243

Jefferson, Query XVIII, «Laws», Notes on the State of Virginia, https://avalon.law.yale.edu/18th_century/jeffvir.asp.

244

Письмо Томаса Джефферсона Джону Уэйлсу Эппсу, 30 июня 1820 г., https://founders.archives.gov/documents/Jefferson/98–01–02–1352.

245

. https://www.monticello.org/site/research-and-collections/peter-fossett.

246

Ср. его интервью 1898 г., которое доступно онлайн: https://www.monticello.org/getting-word/people/peter-fossett.

Итак, Джефферсон действительно владел рабами, причем с полным знанием дела. Южане имели все основания претендовать на статус его последователей: его стремление улучшить условия содержания рабов, по их мнению, говорило о том, что отменять рабство было совершенно незачем.

И потому совершенно справедливо задаться вопросом о сохранении его статуи.

Однако Джефферсон владел рабами в обществе, где это было обычным делом. Большинство лидеров американской Революции были родом из Вирджинии, где жили 40 % всех рабов, и, как и Джефферсон, были рабовладельцами, в том числе Вашингтон и Мэдисон, основной составитель Конституции {247} . На самом деле в период с 1788-го по 1848 год только три президента США не были рабовладельцами {248} . Джефферсон был расистом в обществе, где понятие расы считалось одним из самых неоспоримых достижений современной науки. Его преследовала мысль о «войне рас», в которой белые падут {249} . Он хотел, чтобы сразу же после освобождения негры были вывезены из США {250} , так как «природа» установила «реальные различия» двух рас, а потому невозможно представить, чтобы обе они, свободные, жили бок о бок {251} . Об отъезде освобожденных негров раздумывал и Линкольн, пока Фредерик Дуглас не объяснил ему, что их родина находится в США.

247

Morgan 1995, 5–6 (цит. в Losurdo 2005, 14).

248

Foner 2000, 61 (цит. в Losurdo 2005, 14).

249

Jefferson, Query XIV, «Laws», Notes on the State of Virginia.

250

Письмо Джефферсона Джареду Спарксу, 4 февраля 1824 г.

251

См. также Magnis 1999.

Вся философская грамматика белых элит была расистской. Достаточно прочесть «Метафизический клуб» (The Metaphysical Club) Луи Менанда, чтобы убедиться в этом на печальных примерах Пирса, Уильяма Джеймса или Оливера Уэнделла Холмса. Но точно так же обстояли дела в 1870 году у юного Клемансо, республиканского оппозиционера Второй империи, прямого наследника якобинцев – «друзей чернокожих» – и корреспондента Le Temps в США:

«С тем, что негры до сих пор показывали себя неспособными основать что-то хотя бы издали похожее на цивилизацию, все, без сомнения, согласятся. То, что, будучи обращены в рабство, они показали себя, за единственным исключением (Сан-Доминго), неспособными вернуть себе свободу, трудно отрицать. Остается вопрос, способны ли они усвоить принципы этой белой цивилизации, которую они даже не помогали основывать – она развилась вне их. Это покажет история».

Мы можем – просто обязаны – ужаснуться всему этому. Но этот ужас должен побудить нас не осудить Джефферсона, а попытаться понять это противоречие. На самом деле мы встречаемся с ним у всех представителей «креольской» элиты, как показал недавно Джошуа Саймон в «Идеологии креольской революции» (2017), предложив неожиданное и в то же время весьма убедительное сравнение американских отцов-основателей и южноамериканских «освободителей»: революционеры в своем стремлении к свободе оказываются в то же время неспособны распространить эту свободу на цветные меньшинства и в целом на бедных. Даже наоборот: унижения, которым их подвергла метрополия (будь то Англия или Испания), разжигали в них страх и расизм. Понять эти противоречия – это значит и самим задаться вопросом: какие поступки, которые совершаем мы сами, причем совершенно сознательно, через двести лет будут вызывать такое же отторжение? Достаточно задуматься о нашем образе

жизни, который, как все мы знаем, ставит под угрозу выживание человеческого рода и от которого нам так же трудно отказаться, как рабовладельцам – от дармовой рабочей силы.

Жизнь человечества, как и любого отдельного человека, – постоянное движение, где остановки редки и длятся недолго, где события постоянно заставляют нас идти дальше. Каждый шаг на этом пути – это шаг вперед или назад. Я убежден, что самые катастрофические кризисы в истории и самые серьезные опасности сегодняшнего дня не помешали прогрессу человечества – оно двигалось вперед и продолжает это делать. И человеческое сознание тоже развивалось на этом долгом пути – об этом важно сказать, поскольку сейчас все эти достижения оказались под угрозой со стороны дистопий цифрового авторитаризма и трансгуманистических кошмаров. История – это не просто «бойня народов», если воспользоваться образом Гегеля. И об этом свидетельствует ужас, который сегодня каждому внушает рабство.

Совершенно другое дело – случаи, когда именно те свершения, за которые человек был отмечен статуей, в то время считались вполне приемлемыми, но сейчас вызывают лишь ужас и отвращение: я имею в виду, например, «отца американской гинекологии» Джеймса Мариона Симса, проводившего эксперименты на чернокожих рабынях, – судя по всему, без их согласия и не прибегая к анестезии. Его статуе больше нет места в Центральном парке {252} .

То же относится и к «великим людям», которые поддерживали и поощряли ценности, чья мерзость открылась достаточно давно и достаточно ярко, чтобы они стали непростительными. Недопустимо, чтобы в американском общественном пространстве присутствовали статуи руководителей и генералов южан. Точно так же справедливо было переименовать итальянские учреждения и улицы, названные в честь короля Виктора Эммануила III, подписавшего расистские законы 1938 года {253} , или убрать из названия Школы общественных и международных отношений Принстонского университета {254} имя Вудро Вильсона, учитывая его активную роль в учреждении и законодательном закреплении расовой сегрегации.

252

W. Neuman, «City Orders Sims Statue Removed From Central Park», The New York Times, 16 апреля 2018 г.

253

«Via il nome di Vittorio Emanuele III da scuole e biblioteche», La Voce, 3 января 2018 г.

254

«L’universite de Princeton retire le nom de Woodrow Wilson de l’une de ses ecoles», Le Monde, 27 июня 2020 г.

Предложенные мною критерии, как и все, что призвано направлять человеческие действия, не так просто применить – они неизбежно влекут за собой споры и казуистику. Возьмем, к примеру, статую Черчилля в Лондоне. Churchill was a racist [22] – написали на постаменте. Это правда {255} , и говорить по этому поводу о «безумии», как Борис Джонсон, – насмешка над всем миром. Этот расизм толкнул его на преступление – голод 1943 года в Бенгалии. Его можно обвинить и во многом другом, включая борьбу с коммунистическим сопротивлением в Греции {256} или беспорядочные бомбардировки Кёльна, Гамбурга и Дрездена, где погибли сотни тысяч мирных жителей – мужчин, женщин и детей, сторонников режима и оппозиционеров, как арийцев, так и евреев (Виктор Клемперер выжил там чудом).

22

«Черчилль был расистом» (англ.).

255

См. Murat 2022, 32–33.

256

M. Laurent, «Seconde Guerre mondiale: le role trouble de Churchill en Grece», L’Obs, 6 августа 2015 г.

Все это так. Это тяжелейшие преступления. Но они не могут отменить те res gestae, которые обеспечили Черчиллю всеобщую признательность: никто не знает, что стало бы с миром в случае победы нацистов. В 1940 году, когда французское правительство заключило перемирие с нацистами вопреки взятым на себя обязательствам перед Великобританией, он решительно выступил в одиночку против Германии, хотя тогда ничто не давало повода думать, что США вмешаются в войну. Своим хладнокровием, своим необычайным красноречием, которое опасность многократно усилила, он вдохнул в людей мужество сопротивляться. На эту тему стоит прочесть свидетельство Брайана Уркхарта {257} , ожидавшего неизбежной высадки немецких сил на английских берегах:

257

B. Urquhart, «How Great Was Churchill?», The New York Review of Books, 19 августа 2010 г.

«В конце войны я ознакомился с планом операции “Морской лев”, которая разрабатывалась немцами для осуществления вторжения на территорию Великобритании. Одним из основных направлений атаки был пляж Маргаретс-Бэй – здесь на две сотни наших верных защитников с их старыми ружьями должны были обрушиться массированные воздушные и морские бомбардировки, высадка десантных частей, бронетанковые дивизии, включая танки-амфибии, и, наконец, пехота. Даже в 1940 году мы могли хотя бы частично предположить, какой кошмар нас ожидает, и затрепетать перед чудовищным неравенством сил, но, к счастью, нашим воображением завладел Уинстон Черчилль. Этот раскатистый, неукротимый голос по радио говорил, что наступает час нашей славы. В отсутствие достаточного количества людей, оружия, опыта и тренировок его слова стали нашей лучшей, а то и единственной, защитой. К счастью, нам так и не пришлось столкнуться с немецким вторжением. И пусть в то время невозможно было представить, как выиграть эту войну, – проиграть ее было для нас просто немыслимо. И это тоже было частью эффекта Черчилля».