Пересмешник. Всегда такой был
Шрифт:
— Это были твои планы Лина…
— Были…
— Меня не было в этих планах…
— Ты всегда там был, но стоит ли об этом… Зачем ты хранишь эти письма?
— Как напоминание о собственной глупости… Лина.
— Глупости… Всё это не имеет значения сейчас, я устала…
— Я боялся, боялся, что когда придёт время выбирать, ты выберешь не меня. Боялся, что стану тебе не нужен, что ты попросту забудешь меня… я боялся этого, боялся, что не впишусь в твои планы… а ты в мои… Я слишком боялся быть брошенным тобой.
— Всегда возможен компромисс.
— Я знаю, сейчас я знаю это. Тогда я просто боялся. Больше всего я боялся,
— Вина?
— Я чувствовал вину столько лет… она уничтожает… Знаешь, я всё пытался вспомнить или понять, когда полюбил тебя, и так и не вспомнил… Такое впечатление, что я любил тебя всегда, но потом… потом всё стало хуже, отвратительнее. Чувствовать влечение к четырнадцатилетней подруге своей младшей сестры — это отвратительно. Как ты отреагировала на Маринку… а как же я сам должен был ощущать себя тогда? Ты была совсем крошкой, ещё даже не сформировалась толком… Это мерзкое чувство… словно я извращенец, я так о себе и думал долгое время. Целуя тебя на твоё шестнадцатилетние, забирая твою невинность в твои неполные семнадцать, когда ты шепчешь что-то про но-шпу… Господи, ты же была ребёнком… Эта вина сжирала меня. Я боялся, что когда ты оставишь меня, ты будешь чувствовать вину… ты — честная, всегда была, открытая, искренняя, ты бы не смогла по-другому. Я решил, что заберу и эту твою вину тоже… Вот и вся причина. Я ошибся. Ошибся. Это стоило мне практически всего, это стоило моему ребёнку нормальной семьи, это стоило моей жене потрёпанных нервов и погребённого брака… Все эти годы я надеялся, что это не стоило тебе ничего, но и тут я ошибся…
Этот жаркий климат, запах дынь, наносимый с бахчи, плеск реки, нечаянные слова— всё это лишало контроля, лишало возможности систематизировать и строить планы, приводить к общему знаменателю.
Просыпаясь в мужских объятиях, Али перевернулась, позволив рукам, обхватившим её, на минуту расцепиться, а потом снова сойтись на ей теле. Она не спала, и он не спал, но они делали вид, что это не так. Вчера, разговаривая о чем-то, Али позволила себе уснуть рядом с Вадимом, он позволил себе провести ночь со спящей женщиной.
Али вдыхала запах Вадьки, его дыхание, его желание, её желание — такое острое, пронизывающее тело Али острой необходимостью. Она не знала, что делать с таким желанием, не знала, как управлять им. Ей хотелось прижаться всем телом, хотелось трения, жара, влажных губ, она просто лежала и контролировала дыхание, явственно ощущая то же самое контролируемое дыхание в груди мужчины.
От невозможности, от болезненного стягивания внизу живота, Али побежала в ванную комнату, под пересмешки в глазах, почти захлёбываясь в ощущениях. Переведя дыхание от горячей воды, которая, впрочем, не принесла облегчения, решаясь на что-то, Али медленным шагом направилась обратно в спальню Вадьки, где сам хозяин спальни и дома уже поднялся и сейчас сидел на кровати, рядом небрежно валялось полотенце, а по спине стекала вода…
Али молча смотрела на Вадьку, пытаясь найти слова или движения, или хоть что-то, что должно ей помочь прямо сейчас. Не такой и большой опыт с мужчинами у Али, и ещё никогда ей не приходилось проявлять инициативу.
Лёшкины головные боли не проходили. Порой у неё болела голова меньше, порой сильней, тогда она зашторивала окна и лежала в полной темноте, не подпуская к себе мысли и эмоции, но времени, когда голова не болела
После корректного, но настойчивого внушения, что это необходимый атрибут полноценной жизни молодой женщины, Али нашла себе этот атрибут. Не вызывающего лишних эмоций, приятной внешности, с хорошими манерами, такого же разносторонне развитого и согласного, что контролировать эмоции— не лишние в отношениях. Вот и весь опыт Али, который сводился к встречам дважды в неделю, регулярным, но спокойным, без излишней эмоциональности, в надежде, что это средство, наряду с медикаментозной терапией, ей поможет.
Али вдруг захотелось стать красивой, яркой, незабываемой, захотелось стать соблазнительной, но, стоя в дверях мужской спальни, в Вадькиной рубашке, с влажными волосами, с пластырем на внутренней стороне бедра — она не могла ощущать себя жар-птицей. Не умела.
Трясущимися руками она пыталась расстегнуть пуговицы на рубашке — они слишком мелкие, и их слишком много, губа была прикушена, кажется, до крови, глаза слезились, возможно, от желания, поглотившего Али, а скорей всего — от пересмешек, которые прожигали дыры в груди Али, которая уже была распахнута на обозрение, под вздох Вадьки.
Мужские руки медленно, с каким-то благоговением, раньше невиданным Али, прошлись по её телу, легко поднимая, потом опуская на светлые простыни огромной кровати. Нависая над Али, пересмешки смотрели прямо в глаза, только глубже, говоря ещё что-то помимо:
— Лина, я хочу тебя.
— Что? — Пересмешник. Всегда такой был.
— Хочу тебя.
— Я запуталась…
— Давай тебя распутаем, рыбка, — целуя шею, — мы распутаем тебя, — ключицу, — меня, — пробегаясь губами по животу, — нас, — останавливаясь у пупка, — мы распутаем всё, что случилось, — языком от одной бедренной косточки до другой, — я люблю тебя.
Али, вне всякого сомнения, была знакома с таким видом ласк, но она не предполагала, что вихрь, закрученный в кипятке, который разлился по её телу, способен на такой взрыв, а сама она способна на звуки, ничем не контролируемые крики и прикушенные губы, когда тело отделяется от души, в изнеможении падая на светлые простыни.
Стоило закрыть глаза, и Али превратилась в ту Алёшку, с огромным любящим сердцем, отдающую себя, без стыда и без остатка, удивляющуюся изменениям в Вадьке, принимающей это как должное, с охотой, с желанием. Технически, всё было знакомо Лёшке, только движения Вадьки были глубже, настойчивей, ясней, руки сильней, словно отпускали в себе что-то.
Она с благодарностью принимала умелые ласки Вадьки, даря такие же в ответ, она забыла, что вовсе не жар-птица, под его руками — она становилась яркой, незабываемой, любимой.
Алёшка была убеждена в любви Вадьки, и занятия любовью с ним только подтверждали это. Она, Лёшка, всегда будет с Вадькой, потому что нет такого будущего на голубой планете, в котором не было бы их вместе.
Али не была уверена в Вадиме, в себе, в эмоциях, вдруг ставших слишком сильными и слишком честными. Она повисла в своей пугающей неизвестности и боялась открыть глаза, прислушиваясь к дыханию мужчины, который полчаса назад был её Вадькой… Она боялась открыть глаза и увидеть его, не Вадима.