Пересмешник. Всегда такой был
Шрифт:
— Лина…
— Что? — закрытыми глазами, шёпотом.
— Останься со мной…
— Сегодня?
— Всегда. Останься со мной, останься в моей жизни…
— Но как?
— Непросто. Лина, я всё думал, был ли в нашей жизни момент, когда наше с тобой уравнение было бы простым… Наверное был… но вряд ли. Никогда не будет просто. Но ведь возможен компромисс… Я много работаю, иногда пью, у меня бывшая жена и ребёнок, я хотел бы сказать, что она милый ребёнок, но она не милый ребёнок, она вьёт из меня верёвки, капризничает и требует внимания… У меня партнёр по бизнесу и даже
— Я не знаю, я запуталась.
— Мы будем распутывать тебя, меня, нас…
— Зачем я тебе? У меня часто болит голова, я быстро устаю, не очень-то люблю готовить… И у меня даже нет работы.
— Ты мечта, а не женщина, рыбка, — пересмешки резвились. Пересмешник, всегда такой был. — С головой — не знаю… возможно, придумаем что-нибудь, готовить я умею сам, в любом случае, всегда можно найти того, кто приготовит… А работа… У меня пять предприятий, уверен, мне нужен инженер… если у тебя, конечно, хорошие рекомендации. — Пересмешник. Всегда такой был. — Или хочешь, можно работать на цементном заводе, на погрузчике, Лина, хочешь на погрузчике работать?
— Не-ет, но я подумаю над другой частью твоего предложения.
Глава 4
Али убиралась в снятой ею квартире уже часа четыре, или больше, методично перемывая, расставляя, систематизируя собственные мысли и эмоции, которые шли в разнос, не давали покоя днями и ночами. Ночами, когда рядом не было Вадьки… Как сегодняшней, и предыдущие три ночи тоже. Всё было просто, когда он был в этой квартире, или она в его доме или квартире, что расположена относительно недалеко от этой.
Но всё путалось, смешивалось, било яркими всполохами воспоминаний, когда не было рядом пересмешек, которые овладевали неуверенностью Али, и от этого не становились спокойней — наоборот. Ненужная паника селилась в мыслях, и сколько бы Али не гнала её, не вымывала из самых отдалённых и труднодоступных уголков квартиры и памяти — ничего не выходило.
Проведя почти неделю в тереме, Али ехала в нерационально огромной машине Вадима, опасаясь смотреть на самого хозяина терема и машины. Всё было просто, когда его губы шептали: «Останься со мной», и всё стало невыносимым, когда мотор заглох и те же губы прошептали:
— Приехали.
— Я пойду — пересохшими вдруг губами.
— Подожди… подожди. Послушай, я просто хочу тебе сказать… останься со мной, останься. Дай мне второй шанс, вероятно, я его не заслуживаю, но… я люблю тебя, это должно иметь значение?
— Ты не можешь так говорить!
— Могу.
Вспышками памяти по закрытым векам. Болью. Ненужной. Зачем она поехала на реку? Зачем она села в автомобиль? Зачем она осталась? И для чего сейчас Али слушает Вадима? Всё это принесёт одно — эмоции. Боль. До мурашек. У Али практически закончились препараты от головной боли, а есть ли в России аналог? Боли душевной, от которой не бывает препаратов… Али это знала наверняка.
— Не можешь… ты меня не знаешь… совсем.
— Я знаю тебя, лет с пяти я тебя знаю.
— И что? Ты не знаешь! Так не делают, не говорят,
— Послушай… да послушай же, я знаю, что ты не можешь… Сейчас. Но если ты не останешься, ты и не узнаешь… я не узнаю… Всё не то, останься, я люблю тебя.
— Перестань, — кажется, крик, — ты не знаешь! Я могу быть замужем, у меня могут быть дети, может, я лесбиянка или мошенница, или ещё что-то?.. Ты не можешь меня знать. Ты не можешь просто взять и вертеть моей жизнью, как тебе хочется и когда тебе хочется. Я не позволю этого! Было хорошо, но всё!
Это «всё» бьёт по вискам Али… Она помнит другое «всё», короткое и ясное: «Лина, на этом всё».
— Ты не замужем…
— Это почему?
— Ты бы не стала… будучи замужем.
— Неужели?
— Не стала бы. И ты думаешь, меня бы остановил ребёнок? Серьёзно? Для женщины нормально иметь детей… поверь, я бы принял твоих детей… если бы они у тебя были…
— Всё. Всё. Всё! Достаточно… Не надо играть в благородного парня… я пошла, — сквозь белые мурашки.
— Стой! Хорошо… Подумай, просто подумай. И позвони мне. В любое время, Лина. Сейчас я уезжаю в соседнюю область, приеду на следующей неделе… Позвони мне… ты права… я просто должен принять твоё решение, но сообщи мне это решение, я приму.
Отличный радиус разворота для такой огромной машины — последняя мысль. До тишины в осознании.
Тихо. Подойти к крыльцу.
Тихо. Повернуть ключом. Два раза.
Тихо. Снять обувь. Поставить ровно.
Тихо. Пройти в комнату.
Тихо. Лечь на старую кровать. Под одеяло. С головой.
Алёшка выпала из самолёта и, кажется, была готова бежать вприпрыжку до ленты выдачи багажа, чтобы не терять больше ни единой минуты без Вадьки. И без того ей пришлось ехать из города, где она училась, сначала к себе домой, к родителям, и только через невероятно долгую неделю — к бабушке, в маленький южный городок. К своему Вадьке. К Пересмешнику. Повернувшись, падая в его объятия, в смешинки в глазах, хватаясь за плечи.
— Вадька, Вадька, Вадька… это ты! Это ты? Ты? Точно, ты?
— Я, — смеясь, кружа, как когда она была маленькой, и он по очереди раскручивал «пигалиц», потом аккуратно ставил на ноги и придерживал за малюсенькие плечики, чтобы не упали.
Через пару часов, при въезде в город, через сотни маленьких поцелуев и десятки глубоких, уносящих дыхание, обещающих, машина остановилась у дома, где у калитки уже стояла в нетерпении сама бабушка, Алёшка услышала.
— Беги, рыбка, я вечером приеду, побудь с бабушкой.
— Но?
— Беги, беги… — пересмешки.
За день Алёшка несколько раз сходила в ванную комнату, несколько раз переоделась, накрасилась, смыла макияж… под бабушкино «да угомонись ты уже, егоза», в итоге, смыв всё, надев самое простое платье и шлёпанцы, уже к ночи она вышла на сигнал, попав сразу в плен требовательных губ.
— Эй, а если увидят?
— Что увидят, рыбка? Пусть видят… поехали? Куда ты хочешь?
Алёшка знала куда она хочет… знала, как никогда.
— В дом бабушки… — ровно в пересмешки.