Переступая грань
Шрифт:
– Куда?
– На дачу.
– Ах да... Я провожу. Можно?
Он странно робел перед Таней, перед ее над ним властью: ведь она может отнять себя у него, отобрать эту светлую радость.
– Ты только не покидай меня, - забормотал он, обняв и прижав к себе Таню.
– Никогда-никогда, пожалуйста! Я буду так любить тебя, так любить, как никто никогда не любил!
– Откуда ты знаешь?
– задыхаясь в его объятиях, а больше от счастья, смущенно улыбнулась Таня.
– Я верю,
А потом они вышли на улицу. Звонко чирикали воробьи, приветствуя раннее утро, легкий ветерок парусами надувал светлые шторы на окнах. Женя с Таней шли по безлюдным, еще не жарким улицам, ехали в открывшемся только метро.
– Можно поехать с тобой до поселка?
Тяжело было расстаться с Таней.
– Нет, не надо.
Она словно бы испугалась.
– И ты там будешь целых два дня?
– Конечно.
– А в понедельник? Что в понедельник?
– заторопился Женя.
– Утренний прием в поликлинике, а потом - библиотека.
– Опять периодика?
– Опять периодика.
– Я займу тебе место.
– Сейчас мало народу.
– Приезжают уже абитуриенты. В некоторых вузах экзамены.
– Так студенты вроде в периодику не ходят?
– Еще как ходят!
Это он знал лучше Тани: читал в педагогическом лекции и принимал экзамены.
– Ну займи, - снисходительно улыбнулась Таня.
– А как я узнаю, какое место?
– Оставлю записочку - от входа справа, если встать спиной к двери. "Для Тани..." А фамилия как?
Таня сказала.
– Так вот и напишу: "Это место для Семеновой Тани".
Они стояли уже на платформе. Подкатила с победным свистом электричка.
– Пока.
– До встречи.
С грохотом захлопнулись двери, пустая электричка умчала Таню, и Женя остался один. Он так резко почувствовал это - ее нет в Москве, он не знает, где Таня, - что заныло сердце. Женя прижал руку к груди, постоял, успокаиваясь, отдыхая от небывалого напряжения последних двух суток, огляделся по сторонам в поисках мороженого. Увидел, купил и пошел в метро, спрятав на всякий случай, как в старые суровые времена, вафельный стаканчик в портфель.
"Как хорошо, что никого нет дома", - доставая стаканчик в вагоне утреннего, чистого поезда, подумал Женя, и ему стало стыдно. Они так звали его с собой, когда уезжали - Лера с Денисом. Денис - особенно.
– Поехали, па, - тянул он.
– Сыграем в шахматы. Что я там буду делать с мамой да тетей Надей?
– Будешь купаться, - быстро нашла для него занятие Лера.
– И не смей называть мою подругу "тетей": ты же знаешь, она обижается... Да, кстати, захвати свою Агату Кристи, а то за лето забудешь английский.
– Ничего
– Поедем, па!
Женя с удовольствием смотрел на сына. Славный вымахал парень! Баскетбольного роста, широкоплечий, с сильными, упругими мышцами, накачанными в подростковых велосипедных гонках - теперь-то бросил, светлые, как у матери, волосы, и глаза, как у матери, тоже светлые.
– Отпустил свою Люду одну на море, а теперь маешься, - поддразнил сына Женя.
– Не одну, а с подругой, - обиженно возразил Денис.
– Вы же не дали мне денег!
– Так откуда ж!
– вместе воскликнули Женя с Лерой.
– Мы же не новые русские!
– Люда - тоже, - заступился за невесту Денис, потому что для интеллигенции, хоть и голодной, почти нищей, словосочетание это было все равно оскорбительным.
– Но папа у нее - банкир, - все-таки напомнил Женя, хотя и жалел уже о вырвавшихся словах.
Сын заразительно расхохотался, и, глядя на него, засмеялась, еще не зная, чему смеется, Лера.
– Вы что?
– вытаращил на них глаза Женя.
– Пап, - хохотал Денис, - мы с Пашкой зашли в Дом литераторов, а там, в вестибюле, "Литературные перекрестки".
– Какие еще перекрестки?
– Ну, юмор. И такие стишата: "Пускай в ресторанах гуляют банкиры. Мы знаем: пройдет их пора! Лети, голубь мира, вперед, голубь мира! Ни пуха тебе, ни пера!"
Теперь засмеялся и Женя.
– Ты только Люде своей эти стихи не читай, - посоветовал он сыну.
– Да я уж прочел, - снова расхохотался Денис.
– Она их даже переписала. Для отца.
– Ну знаешь, - развел руками Женя.
– Что бы ты понимал!
– закричал в ответ Денис.
– У вашего поколения совершенно нет чувства юмора!
– А он разве не нашего поколения?
– напомнил сыну Женя.
– Ты плавки-то не забудь.
– Не забуду!
– Не скучай, - чмокнула мужа в щеку Лера.
– Во вторник вернемся. В среду наш неутомимый труженик приступает к трудовой деятельности.
– Она шутливо взлохматила сыну волосы.
– Смотри не проторгуйся! А то потом не расплатишься.
– Не проторгуюсь, - уверенно пробасил Денис.
– Даром, что ли, околачиваюсь в Плешке?
Так все они - Денис со товарищи - полунасмешливо, но любовно называли Институт экономики, потому что носил он имя первого российского марксиста, меньшевика Плеханова. Большевики хоть и презрели экономические его заветы, имя все-таки сохранили. Тем более что он вовремя, еще в восемнадцатом, умер, до репрессий не дожил.
– Значит, не поедешь?
– в последний раз спросил Денис у отца.
– Ни за что!
– твердо ответил Женя.
– Я поеду в библиотеку.