Переступая грань
Шрифт:
– Может быть, ты меня разлюбила?
– неожиданно для самого себя, конечно, в это не веря, спросил он.
– Не знаю, - медленно сказала Таня, и эти ее слова ударили в самое сердце.
– Не знаешь?
– переспросил он уязвленно.
– Помнишь, ты давала мне книжку какого-то англичанина, из "сердитых молодых"?
– Эмиса, - подсказала Таня.
– Не важно... Там герой говорит, что узнать, любишь ты или нет, так же просто, как определить, нравится ли тебе вкус яблока.
– Значит, герой не прав, - коротко сказала Таня.
Она уже совсем успокоилась и сидела,
– Понимаешь, - думала она вслух, - я мечтала не только о встрече нового тысячелетия.
– А о чем еще?
– Как бы это сказать... Ты только не смейся!
– Да уж какой тут смех.
Таня будто не слышала.
– Я мечтала о доме, - продолжала она.
– О доме?
Женя правда не понимал.
– Ну да.
– Темные глаза при неярком свете елки казались огромными. И смотрели вдаль, мимо Жени.
– Я все представляла, как мы сидим за столом провожаем старый год и встречаем новый, - потом гуляем вместе со всеми по улицам, приходим в наш дом, - она чуть заметно подчеркнула слово "наш", говорим о чем-то неважном, самом простом, и ложимся спать.
– А любовь?
– Это и есть любовь.
Женя обнял ее колени, ткнулся в них лицом, с великим облегчением почувствовал, что рука ее теребит его волосы.
– Нет, - сказал он.
– Любовь - совсем другое.
– Что же?
Таня говорила так отстраненно, будто речь шла не о них двоих, а о предмете сугубо академическом. Женя поднял голову, поймал ее взгляд, стиснул руку.
– Сама знаешь, - взмолился он.
– Любовь - это когда так тянет к женщине, что жить без нее невозможно.
– Но ведь живешь, - грустно заметила Таня.
– Дорогая моя, не надо! Я ведь ничего от тебя не скрывал! И сто раз мы об этом уже говорили. А теперь...
– Я знаю, прости. Иногда унизительно быть только любовницей.
– Но любовница - от слова любовь, - изо всех сил старался защитить Танин статус Женя.
– Хватит философствовать, Заинька. Давай-ка спать.
Он взъерошил пятерней ее короткие волосы, снял халат, натянул трусы в доказательство, что ни на что не претендует, и так, при параде, лег под бочок к Тане. Дружески обнял, чуть отодвинувшись, чтобы она ничего не заметила и не обиделась бы, дурочка, на него, и полночи крепился, то засыпая, то просыпаясь от жгучего желания, а утром повернул к себе сонную Таню и стал целовать и шептать всякие глупости. А когда она улыбнулась и губы ее шевельнулись под настойчивыми его губами, стянул к чертовой матери трещавшие по швам трусы и наконец-то обрел свою единственную, желанную женщину.
– Ах ты, дурочка, - блаженно вздохнул он и почувствовал, как напряглась под его рукой ее маленькая грудь, которой он всегда восхищался, и услышал, как стон слетел с ее губ, и увидел, как закрылись в истоме чудные ее глаза.
– Ах, дурочка, - повторил он, и все утонуло в сияющем свете.
8
Шли дни, а Лере не становилось лучше. Она лежала, равнодушная ко всему, будто вслушиваясь в себя, с трудом отвлекалась от внутренней серьезной работы, когда появлялись то муж, то сын, то забегала постоянно оживленная Надя. Они все рассказывали
– Кончатся же когда-нибудь все эти новые годы".
Третьего января не пришел, слава Богу, никто. Очередь была Жени, но он вел от Надиной фирмы первые в своей жизни коммерческие переговоры, волновался, боялся, во всем чуял подвох, поминутно заглядывая в распечатки-шпаргалки, и, конечно, забыл предупредить сына. Зато четвертого ввалились все чохом.
– Слушай, - трещала Надя, - у твоего Женьки просто коммерческий дар! Оптовики, представь, на все согласились! А парни, между прочим, крутые...
Надя покачала головой и задумалась.
– А при чем тут Женя?
– рассеянно спросила Лера.
– Как при чем?
– изумилась Надя.
– Мы же с тобой еще до болезни твоей говорили!
– О чем? Не помню...
Казалось, Лера вот-вот заснет.
– Ладно, потом, - неожиданно вмешался Денис.
– Мама устала.
Он смотрел на мать с тревогой и даже страхом.
– Нет, пусть знает!
– прямо-таки негодующе возразила Надя.
– Чтоб ценила своего мужика.
И она принялась расхваливать Женю, сулить какие-то проценты от прибыли.
– А если бы ты бросил дурацкий свой институт, да впрягся как следует...
Черные глаза горели, взлетали, описывая всевозможные комбинации, пухлые руки, дергались от возбуждения коленки.
– Ты покрасилась?
– спросила вдруг Лера.
Надя споткнулась на полуслове.
– Я давно крашусь, - пробормотала она и взглянула на Леру тоже с испугом.
– Не-е-ет, - хитро улыбаясь, погрозила пальцем Лера.
– Так разноцветно - недавно.
– Ах это...
– Надя вынула зеркальце, погляделась, поворачивая голову направо-налево на разбросанные в живописном художественном беспорядке белые пряди среди черных волос.
– Так теперь носят. Ты Женьку-то своего похвали!
– Я хвалю, - неуверенно сказала Лера и вопросительно взглянула на мужа, не понимая, за что же его хвалить?
Она не смела спросить, чувствуя, что чего-то важного не поняла. Может, все-таки спросила бы, но тут резко распахнулась дверь и на пороге возникла дородная брюнетка в белом халате и с двойным подбородком.
– Здравствуйте, - встал Женя.
Это была Софья Семеновна, теперешний врач Леры.
– О-о-о, - не ответив на приветствие, глубоким контральто протянула она, - как вас много!
– Покачала головой, взглянула на крохотные часики, врезавшиеся в запястье.
– Вы ее утомляете.
Она сделала многозначительную паузу.
– Уходим, уходим, - заторопилась Надя.
– Да, пожалуйста, - кинула на нее быстрый взгляд Софья Семеновна. Вам известно, что у нас карантин? Исключение делаем только для родственников.
Она не очень заботилась о логике своих слов.
– А может, я родственница?
– задорно вскинула голову Надя, но встала.
– Вас, - повернулась к Жене Софья Семеновна, - прошу ко мне.
– Мы подождем тебя внизу!
– крикнул Денис отцу в спину.