Переступая грань
Шрифт:
– Тоже мне - проблема. Утром обменяешь. Да и не нужен никакой паспорт! А вообще дай им в долларах: они будут только рады.
– Кто?
– Те, в больнице.
Да, Надя знала жизнь лучше, чем он.
– Ну, я пошел. Спасибо.
– Не за что. До завтра, - уточнила Надя.
– Приходи сразу после больницы. Надо кое-чему тебя подучить.
И Женя не решился напомнить, что завтра же Новый год.
Домой Женя ехал совершенно раздавленным. Начиналась какая-то новая жизнь - без Леры, с откровенно назойливой Надей, которая возникла так неожиданно и спасла,
Приехав, сразу ей позвонил, тем более что Дениса не было.
– Это я, Женя, - сказал он, будто Таня могла его с кем-то спутать.
– Привет!
– радостно заговорила Таня, не заметив его усталости, а может, не придав ей значения.
– А я только пришла. У метро продается всякая всячина, и я купила к Новому году хлопушки и эти, как их, бенгальские огни. Даже спички купила! А то забудем спички, что тогда будем с этими огнями делать?.. Сашка моя без ума от бала: ее там выбрали королевой, и какой-то мальчик объяснился в любви! Она все читает его записку и все гадает, кто бы это мог быть, потому что, конечно, без подписи...
Таня болтала беспечно и весело, перескакивая с одного на другое, и у Жени теплело в груди, отступал ужас жизни, страх за Леру, растерянность перед Надей с его от нее зависимостью, неожиданной и пугающей.
– Чего молчишь?
– спросила вдруг Таня.
– Да как же мне вклиниться?
– засмеялся Женя.
– Ты трещишь, как сорока.
– Это я от счастья, - помолчав, призналась Таня, и он почувствовал, что она улыбается.
– Как подумаю про общий Новый год... И вообще... Женча, родной, я так безумно, невероятно счастлива! А ты?
Вопрос был неожиданным, но он ответил сразу:
– И я. Очень!
Не мог же он ей сказать о том, что терзало? Да и как сказать, когда он сам не до конца разобрался.
– Когда придешь?
– спросила Таня.
– Завтра у меня нет консультаций шеф заболел, - и я ликую, как школьница на каникулах!
– В первый раз ты сказала это сама.
– У Жени даже горло сжалось от нежности.
– Что - в первый раз?
– не поняла Таня.
– В первый раз сама заговорила о встрече...
– Разве?
– простодушно удивилась Таня.
– Точно, - подтвердил Женя.
– Всегда свидание выпрашивал я... Ты когда будешь дома? Во сколько?
– Ну-у-у-у, - подумала Таня.
– К шести, наверное, буду. А ты приезжай часам к десяти, ладно?
– Я тебе позвоню. У меня тут сложности. Но к десяти обязательно буду.
Он не знал, как сказать о Лере и о том, что случилось. Если честно, не знал теперь ничего: вдруг Лера попросит у нее задержаться? Хотя вряд ли... Но - вдруг? Может, именно так и положено: сидеть допоздна? А тут еще Надя... Горячие черные глаза, коленки, приходящие с его ногой в опасное соприкосновение, это соблазнительное потягивание... А главное - разговор в коридоре. И никуда ведь теперь не денешься.
– Какие сложности?
– спросила Таня.
Голос ее упал, странные, незнакомые нотки возникли в нем, только Женя еще не понял какие.
– Потом расскажу:
– Что-то случилось?
– Нет... Да... Случилось... Но ты не волнуйся - так, пустяки.
Ничего себе, пустяки! Он все больше запутывался. После слов о любви как сказать про инфаркт? Да еще это дурацкое "пустяки".
– Танечка, милая, - заторопился Женя, потому что услышал, что отворяется дверь.
– Я еще позвоню. Завтра с утра. И приеду, приеду!
– Денис уже раздевался в прихожей.
– Я приеду, - повторил Женя, потому что почувствовал, как всегда, когда слышал Таню, что любит ее и жить без нее не может.
6
Опять какая-то мура под ногами. И это - зима? Временами, правда, налетает снег - но вот именно временами - мокрыми, большими хлопьями, а не то мелкий, сухой. Но, не успев пасть на землю, тут же покорно тает, превращаясь в сероватое месиво.
– Один черт, - ворчит на снег Пал Палыч, - только добавляет грязи. Раз по-настоящему снег не лег, толку не будет. А еще вопят: "Миллениум, миллениум!" Какой, к черту, миллениум без хорошего снега?
Женя слушает вполуха: мысли заняты совсем другим. Палыч взглядывает на него и умолкает. Помолчав, осторожно спрашивает:
– Как там, в больнице?
– Неважно, - коротко отвечает Женя, не отрываясь от своих бумаг.
Конец года. В январе нужно представить отчет: что же ты, сукин сын, сделал-то за год? Конечно, сейчас не так строго, как в советские времена, когда платили приличную вполне зарплату, но и спрашивали по ранжиру, тем не менее отчитаться все-таки следует.
И Женя, и Палыч решили отделаться от отчетов до Нового года, до длинных, как повелось в новые времена, каникул: Женя - из-за фирмы, пугающей своей неопределенностью службы у Нади, а Палыч отправляется с Натальей в Египет. Вот и сидят едва ли не одни в институте. Тридцатое... Канун... Кто ж в институт-то попрется? Только если уж очень нужно...
Вчера, после визита к Наде, Женя долго стоял под душем: было просто физическое ощущение нечистоты, жажда поскорее отмыться. А потом, наскоро что-то сжевав, плотно уселся за письменный стол, чтобы отмыться уже, так сказать, духовно, и работал истово, напряженно, удачливо. Как, оказывается, он любит то, чем занимается в институте, как, оказывается, этим живет! Он и не знал, а если знал, то забыл, потому что привык. Нужно было окунуться в совсем другой мир, чтобы вспомнить. Бедная Надя! Ведь она тоже была историком, правда, почти не работала; может, уже не помнит, как это увлекательно - вникать в прошлое, чтобы понять настоящее.
"Отработаю проклятые деньги, вытащу Лерку, и баста!" - решил Женя, и мысль эта его утешила. Но все-таки оставались смущение и тревога, и он глушил их пониманием того, что только так в силах помочь Лере, и еще мощным рывком в докторской, о которой Лера мечтает с такой страстью, с какой другие в ее возрасте мечтают, например, о внуке. За бессонную ночь закончил главу мощным "фортиссимо" и теперь с законной гордостью отмечал это в отчете. Можно еще именно ее, эту главу, сдать в журнал - ну, скажем так, в январе-феврале. Тоже запишут в плюс!