Перевод с английского
Шрифт:
– А тем временем могут влепить пулю мистеру Грифитсу…- не сказала, а простонала Аня Забелина.
– С дерева, с крыши, с чердака в доме напротив… В любую минуту…
– Мальчики, ну предлагайте же что-нибудь, - взмолилась Галка.
– Время уходит!
– А мой дядя, мамин брат, работает в АПН, - вдруг сказал Курочкин.
– Ну и что?
– Как что? Агентство печати "Новости". Если ему все рассказать, об этом может узнать весь мир. Завтра - уже вряд ли успеет, но послезавтра - запросто.
–
– осведомился Леня.
– А чего? Разве они не об этом просят? Что еще этих гадов остановит, если не шум в газетах и по телику?
– А не обидно разве, что взрослые сразу захватят это дело себе?
– спросила Галка и тут же спохватилась.
– Хотя, конечно, эгоизм свинячий - думать об этом в такое время…
9.
Виталий медленно брел домой, уткнувшись в шахматную рубрику только что купленной "Недели".
Вдруг на противоположной стороне улицы, на пятом этаже, окно распахнулось и раздалось скандирование:
– Ви-таль Па-лыч! Ви-таль Па-лыч!
Он поднял голову и узнал ребят, которых с сегодняшнего дня ему следовало называть своими. Узнал с удивлением, но без энтузиазма.
– Помогите нам!
– гаркнул Гродненский, и прохожие стали, замедляя шаг, оглядываться на Виталия, на окно с детьми.
– В чем? В чем помочь-то?
– спросил Виталий через улицу.
Ему не сразу ответили, там шло какое-то бурное совещание.
Потом крикнул Пушкарев, протиснувшись между братьями Козловскими:
– Не надо, мы сами!
– Сами мы еще год будем думать!
– возразил кто-то.
Нелепое было положение. Они что-то объясняли ему, но ведь это была московская улица в час "пик", и Виталий никак не мог склеить в разумное целое клочья отдельных фраз, тем более, что единодушия у этой оравы в окне не было, кричали не одно и то же. А он стоял, задрав голову.
– Где это вы? Что делаете?
Наконец расслышал:
– Третий подъезд, квартира двадцать три!
Чтобы прекратить этот уличный инцидент, надо было подняться к ним. На лестнице он усмехался и бормотал:
– "Покоя нет, покой нам только снится…"
…И вот он сидит за столом, не сняв плаща, а Галя Мартынцева ему читает русскую версию письма (Пушкарев позаботился, она была аккуратно переписана, эта русская):
– "…Шлем вам горячие приветы и лучшие пожелания. Если до Рождества не будет от нас нового письма, значит, дела наши плохи…
– Ну-ка, ну-ка, - встрепенулся Виталий, - прочти имена сначала!
Хозяин дома, до странности тихий, словно прирос к стене.
– "…Клайд Грифитс, - стала покорно повторять Галка, - Роберта Олден, Сондра Финчли, Артур Кинселла, Фрэнк Гарриет, Орвил Мэзон".
– Та-ак, - молвил учитель, оглядывая серьезные
– А Том Сойер там не подписался?
– При чем тут он?
– спросила Родионова.
В углах рта у Виталия дрожал смех. Смех, который им ужасно не понравился.
– Свободно мог подписаться Том Сойер. И Остап Бендер. А если хотите - и Гулливер, и Карлсон. И Анна Каренина. И Наполеон! Подшутили над вами, братцы!
Он уже дал волю разбиравшему его хохоту, как вдруг Леня Пушкарев, толкнув Алену Родионову и Курочкина, пулей выскочил из комнаты.
– Что это с ним?
– спросил Виталий.
Вместо ответа они переглянулись. Осипшим голосом Гродненский сказал:
– Как… подшутили? Кто?
– Ну, не знаю. Тот, кто писал вам это послание. Складно придумано, надо сказать. С учетом реальной политической ситуации. Только имена-то из книжки. Из "Американской трагедии" Драйзера.
– У них были такие опрокинутые лица, что тон Виталия поневоле стал извиняющимся.
– Может, не надо было говорить? Но вы ж попросили помочь… вы тратили на это драгоценное серое вещество и время… Вы возьмите этот роман, полистайте…
Тамара Петрова и Аленка Родионова расхохотались. Галка Мартынцева искала на стеллажах Драйзера, прикусив палец зубами. А Гродненский остервенело смахнул со стола газеты, черновики ответного письма, словари и застонал, как от зубной боли.
Пушкарев исчез, он заперся в ванной. Сквозь шум крови в висках, сквозь слезы он слышал, как ему барабанили в дверь, как Козловские говорили:
– Открой, Пушкарь! Все уже все поняли… Не поможет ведь!
– Объясни, зачем ты это сделал?
– Ладно, в школе поговорим!
Топали ноги в коридоре. Кто-то хихикал, одеваясь. Щелкал замок. Дуло понизу из входной двери.
Тамара Петрова изрекла:
– Давить за такие вещи надо! Просто давить.
– Братцы, - неубедительно укрощал их Виталий.
– Вы объясните хотя бы, что произошло. Он что - автор этого письма?
…Серый, с плотно закрытыми глазами и ртом, Леня сидел на бортике ванны. "Брехня", "брехло"!
– слышал он. Дверь в квартиру пищала, выпуская гостей, и все никак не захлопывалась. Замыкающим был Виталий, а он чувствовал, что не вправе уйти.
– Виталь Палыч, вы остаетесь?
– спросил Коля Козловский. И снял с брата кепку: - Это моя!
Дверь за ними закрылась. Выглянула соседка в надежде, что ушли наконец все. Увидела долговязого парня в плаще, он с мрачным видом закуривал.
– Здравствуйте, - сказал он.
– Вы Ленина бабушка?
Женщина сняла с вешалки свое пальто и зонтик. Забирая их в комнату, сердито откликнулась:
– Я сама по себе, Бог миловал!
Виталий покрутил головой и начал деликатно стучаться в ванную.