Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)

Скотт Вальтер

– Отец Климент? – молвил Смит. – У нас тут что ни

день, то новый святой, в богоспасаемом нашем

Сент-Джонстоне! Во имя той дубинки, что поколотит всех

чертей, объясни ты мне, кто он такой. Какой-нибудь пус-

тынник, который упражняется для своего дела, как борец

для арены, и приводит себя в боевую готовность постом и

покаянием, – так, что ли?

– В том-то и диво, что нет, – ответил Саймон. – Отец

Климент ест, пьет и живет

как все мы, грешные, а притом

строго соблюдает предписания церкви.

– Ага! Понимаю. Здоровенный поп из тех, что больше

помышляют о мирских благах, чем о благостыне: крепко

выпивает на проводах мясоеда, чтоб достойно встретить

великий пост, думает in principio15 о наслаждении… и со-

стоит духовником самых красивых женщин в городе.

– Опять ты промахнулся, Смит. Поверь мне, у нас с

дочкой верный нюх на ханжу, будь то постник или жирный

пустосвят. Но отец Климент ни то и ни другое.

– Так что же он собой представляет, ответьте, ради

господа бога!

– Он либо неизмеримо лучше, чем половина всех его

собратьев в Сент-Джонстоне вместе взятых, либо же на-

столько гнусней самого гнусного из них, что грех и позор

давать ему пристанище в нашей стране.

– Думается, нетрудно распознать, то ли он или другое, –

15 Прежде всего (лат.)

сказал Смит.

– Удовольствуйся, друг мой, таким разъяснением, –

ответил Саймон. – Если судить об отце Клименте по его

словам и делам, то нельзя не признать его самым лучшим,

самым добрым человеком на земле, подающим каждому

утеху в горе, благой совет в трудный час, ты его назовешь

надежным водителем богатого, верным другом бедняка.

Если же послушать, что говорят о нем доминиканцы, то он,

благослови нас боже, – Гловер истово перекрестился, –

«злейший еретик, которого следует через земной огонь

отправить в огонь преисподней».

Смит тоже перекрестился и воскликнул:

– Пресвятая Мария! Как же это, отец Саймон, вы, такой

добрый и разумный – вас люди так и называют: мудрый

Гловер из Перта, – а дозволили дочери избрать духовным

пастырем человека, который – да оградит нас рать святая! –

может быть, состоит в союзе с нечистым! Вспомните, кто,

как не священник, вызвал дьявола во время обедни, когда у

Ходжа Джексона смело ветром дом?.. А в то утро, когда

снесло наш великолепный мост, разве дьявол не явился на

середине Тэя, облаченный в стихарь священника, и не

прыгал по волнам, как форель?

– Являлся он или нет, сказать не

могу, – ответил Гловер.

– Знаю только, что я его не видал. А что касается Кэтрин, то

никак нельзя утверждать, что она избрала своим духовным

пастырем отца Климента, коль скоро ее исповедует старый

доминиканец, отец Франциск, и не далее, как сегодня, она

получила у него отпущение грехов. Но женщины бывают

подчас своевольны, и она – признаюсь тебе – советуется с

отцом Климентом чаще, чем мне бы хотелось. Однако ко-

гда я сам завожу с ним беседу, он мне представляется таким

добрым, святым человеком, что я готов ему доверить и свое

спасение. Правда, о нем идет дурная молва среди домини-

канцев. Но что до того нам, мирянам, сынок? Наше дело –

уплачивать матери-церкви что положено, раздавать мило-

стыню, исповедоваться, приносить, как должно, покаяние,

и святые отцы оградят нас от бед.

– И то верно. И они не осудят доброго христианина, –

сказал кузнец, – за нечаянный или опрометчивый удар,

нанесенный в схватке, когда противник защищался с ору-

жием в руках, а то и сам на тебя напал, только с такою ве-

рой и можно человеку жить в Шотландии, как бы ни судила

о том ваша дочь. Ей-богу, мужчина должен владеть мечом,

или недолго жить ему на свете в стране, где его на каждом

шагу подстерегает удар. Пять золотых в церковную казну

сняли с меня вину за самого лучшего из тех, с кем в своей

жизни я имел несчастье столкнуться.

– Допьем, однако, наш кувшин, – сказал старый Гловер,

– на звоннице доминиканцев бьет как будто полночь. По-

слушай, Генри, сынок: едва начнет светать, стой под окном,

что под крышей с восточного фасада нашего дома, и дай

мне знать о своем приходе свистом, какой называется у

Смита тихим. Я позабочусь, чтобы Кэтрин выглянула в

окно, и тогда ты сделаешься ее полноправным Валентином

до конца года. А уж если ты не сумеешь воспользоваться

этим к своей выгоде, то я стану думать, что, хоть ты и

прикрылся львиной шкурой, природа наградила тебя

длинными ушами осла.

– Аминь, отец! – сказал оружейник. – Доброй вам ночи,

от всего сердца! И да благословит господь ваш кров и тех,

кто под ним проживает. Вы услышите призыв Смита, едва

прокричит петух. И уж я, поверьте, посрамлю господина

Шантеклера*.

С этими словами он встал, распрощался и, чуждый

всякому страху, но все же осторожно озираясь, двинулся по