Первая жена

Агурбаш Ольга

Она представила себя в театре, сидящей в зрительном зале. Спектакль еще не начался. Занавес закрыт, свет в зале яркий. Она сидит, зная заранее сказку, какую будет смотреть, и представляя героев, наряды, декорации. Представляя даже свои эмоции и ощущения. А когда погасили свет, открыли занавес и действие началось, то почему-то все оказалось по-другому. И музыка новая, и костюмы другие, и даже актеры выглядят не так, как ей виделось в своем воображении.

Высвеченные ярким светом, герои сказки произносят вроде бы знакомые слова, но то ли смысл в них вкладывается другой, то ли сама Аня воспринимает их иначе, только картина мира меняется настолько существенно, что Аня ошеломлена и даже несколько подавлена. Она огорчена увиденным и не может,

не хочет, не желает воспринимать мир таким, каким ей его показывают. Ей нравился ее собственный сценарий, она была готова только к нему, она наслаждалась и предвкушала свой восторг заранее. А тут что?

Что у нее с Вадимом? Каким словом можно это назвать? Связь? Роман? Флирт? Да ни одним! Ничего не подходит! Все вранье и сплошной самообман. Напридумывала она себе и любовь эту, и страсть мифическую, или, как принято говорить сейчас, виртуальную. А на самом деле… На самом деле ничего между ними нет. Есть односторонние Анины потуги. Все! Ну подумаешь, один-единственный поцелуй в машине. Неужели его можно считать чем-то серьезным? А с тех пор только ее сообщения да редкие, урывками звонки ни о чем. Он всегда подчеркнуто вежлив и сух. Да что там сух? Холоден и равнодушен! Пора уже называть вещи своими именами! И, осознав истинное положение вещей, она ощутила совершенно явно, как упала пелена с глаз. И не только с глаз. С души, с сердца упала. Успокоилось как будто все мгновенно. Успокоилось, потому что приняла Аня взрослое, взвешенное решение: жить иначе. По-другому вести себя, по-другому осмысливать происходящее. И даже наметила, как именно. Села за стол, зажгла настольную лампу и в красивом блокноте, подаренном родителями к Новому году и до сих пор бесполезно валяющемся в ящике стола, написала по пунктам, что и как она будет делать, начиная с сегодняшнего дня.

Список получился длинный. Аня просидела над ним до половины восьмого утра, как раз до того времени, когда надо было подниматься и собираться в школу. Будильник в тот день не понадобился. Она его выключила заранее, чтобы невзначай не разбудить родителей.

*

Вадим был лаконичен, любезен и в меру улыбчив. И хотя вряд ли в телефонном разговоре можно разглядеть улыбку собеседника, Надежда уловила ее, почувствовала, невзирая на то что разговор к улыбке вроде бы и не располагал.

– Надежда Федоровна! Добрый день! Вадим Иванович беспокоит.

– Да, Вадим Иванович! – к собственному удивлению, Надя обрадовалась. Удивилась звонку, удивилась себе и откровенно обрадовалась.

– Надежда Федоровна! У меня есть к вам разговор. Не могли бы мы встретиться? Это недолго, но очень важно.

– По поводу Ани?

– Да-да. Пожалуйста, если располагаете временем, то можно сегодня.

– Сегодня? Ну если вы говорите, что ненадолго… – Надя делала вид, что сомневается. На самом деле она продумывала свои сегодняшние дела, выгадывая, какими из них можно пожертвовать ради Вадима.

Хотя кто он ей, этот Вадим? Почему ради него она должна чем-то жертвовать? А с другой стороны, это же из-за Ани, это по поводу дочери он хочет с ней говорить. Значит, другие дела подождут.

*

Долгие годы, живя со своей второй супругой, Глеб мучился вопросом: а способна ли Надежда любить?

Самому ему первое время вопрос казался странным, поскольку его сознанием подразумевался только один ответ: конечно!

Конечно, потому что каждый человек, по мнению Глеба, способен любить. Это во-первых. И во-вторых, потому что опять же, согласно представлениям Глеба, человек, выросший в детском доме, настолько остро нуждается в нежности, в желании искренне и в полном объеме отдавать и принимать чувственную любовь, что иначе и не может быть.

Надежда, которая росла без родительского тепла и не имела понятия о ласке, по мнению Глеба, должна была бы быть истинно любящей супругой, полноценно заботливой матерью. Она должна бы по определению излучать тепло, участие и что там еще излучает человек, истосковавшийся по любви.

Но

похоже, он ошибался. Потому что за восемнадцать лет совместной жизни Глеб постоянно убеждался в обратном. То, что казалось естественным и нормальным для него, Надеждой не воспринималось таковым. Создавалось впечатление, что она, Надежда, на всю катушку пользуется теплом своих близких, восполняя тем самым безрадостные детдомовские годы, лишенные какой бы то ни было ласки. Это она, Надежда, воспринимает любовь домочадцев как должное, мало что отдавая взамен. Это она, Надежда, уже разочаровала свою дочь, и Аня, как теперь понимает Глеб, выражает свой протест против бесчувствия матери.

Конечно, внешне все выглядит более чем пристойно. Но чуть вглубь окунуться – и все! Становится ясно: не приучена Надежда любить, не привито ей это чувство. Не было в ее детстве того, что есть в жизни каждого ребенка, растущего в семье. Не было и быть не могло.

Поначалу Глеб боялся признаться себе в этом открытии, оправдывая Надежду все тем же безрадостным детством и жалея ее. Но со временем осознал четко и без всяких сомнений: да, так и есть. Его супруга эгоистична до глубины души. И это не тот здоровый эгоизм, который произрастает из любви к себе и является его непременной составляющей. А оголтелый, неосознанный, всепоглощающий эгоцентризм, когда все зациклено только на собственных интересах, собственных потребностях и собственном удовлетворении.

Опять же – внешне – все более-менее нормально. Внешне – иллюзия заботы о муже и дочери. Но это, скорее, подчинение мужу. Это признание его лидером семьи и следование его директивам, а отнюдь не внутренний порыв или желание самой Надежды.

Несколько раз Глеб пытался говорить с ней, что-то объяснял, но как объяснить то, что не имеет базы, примера, основы? Как можно это привить на пятом десятке жизни? Никак. Невозможно.

*

Глебу, пережившему тяжелую жизненную драму и последовавший за ней развод с женой, становилось тягостно: он мечтал о тепле, о том, что после всех мытарств и переживаний обретет наконец душевный покой рядом с любящей женщиной. Но увы… Он почему-то все чаще вспоминал свою первую супругу, периодически звонил ей, интересовался делами детей, а на самом деле желал услышать участие в голосе, знакомые ноты столь родного голоса. Вряд ли он любил ее теперь, по прошествии стольких лет. Однако ощущение тепла, семейного благополучия, взаимопонимания, которые царили когда-то в их отношениях, это ощущение осталось. И никакие перипетии судьбы, никакие события в жизни не могли вытравить в нем воспоминания о счастливо прожитых годах с первой супругой.

Да, он готов был признать психологическую надломленность и потерю веры в свои силы. Да, случилось это под влиянием внешних обстоятельств, когда пошатнулась и система ценностей, и чуть ли не основные мировоззренческие позиции. А кто бы выдержал? Кто бы спокойно и без последствий пережил такое? Надо было как-то справляться с этим надломом. Только как? Глеб и сейчас не ответил бы себе однозначно. Есть, наверное, методы. Ну, может быть, реабилитационные центры или даже клиника неврозов. Пусть! Даже психотерапевты, даже пусть целители! Шаманы, наконец! Сейчас, задним числом, он готов был на все, лишь бы сохранилась его первая семья. Все же колоссальная часть его души, гораздо больше, чем половина, гораздо больше, по-прежнему оставалась там. По-прежнему и, похоже, навсегда.

После нескольких лет жизни с Надеждой Глеб, поняв, что душевного равновесия с новой супругой не обрести, стал позволять себе связи с молодыми женщинами. А как иначе снимать напряжение? Каким образом получать удовольствие от жизни? Пить он не пристрастился, в казино не играл, спортом занимался от случая к случаю. Так что оставалось самое доступное и приятное – женщины. Дочь на самом деле видела его с одной из дам, но он удачно выкрутился и как будто бы остался чист перед женой. Во всяком случае решил, что она поверила в его объяснение насчет дочери приятеля.