Первозимок
Шрифт:
С нами же, по причине комфорта, поселился и наш помкомвзвода старший сержант Сечкин.
Натаскали мы в погреб камыша, соломы, насобирали по пепелищам: где - обгоревшую дерюжку, где - мешковины, рогожи кусок, прикрыли ими солому, устроились, прямо-таки как в первоклассной гостинице, - всем на зависть. И ночь спали, наверное, поэтому еще как убитые...
Однако под утро я проснулся раньше всех - от какого-то звука.
Шебуршанье там или кашель, храп - это все привычно, этим нашего брата не разбудишь. А тут прислушался я и сам себе не
И она - кошка то есть, а не горелка - примостилась на дерюжке между мной и Сашкой Лисогоровым. Свернулась так это, хвост, лапки поджала, мурлычет в собственное удовольствие да глаза щурит. Сама белая вся, а на спине - два черных пятнышка по бокам. Кисонька, да и только - каких детям на картинках рисуют.
Сашка вскинулся почти следом за мной и только глянул круглыми глазами - цап эту кошечку себе, уселся, начал улюлюкать:
«Муреночек! Ты-то как попала сюда?!
– Поглаживает ее.
– Мурка-Мурка, теперь и тебе, наверное, стало жить негде?.. Сгорел ведь хозяйский дом-то...»
Эта Мурка всех разбудила.
И Сечкин, помкомвзвода наш, как услышал последние Сашкины слова, тут же вмешался, подтвердил:
«Это ты верно - насчет дома!..
– А Сечкин был у нас самым грамотным, с десятилеткой, так что не верить ему нельзя было. Разъяснил: - Кошка отличается от других животных. Собака, например, к человеку привыкает - хоть на край света за ним: куда хозяин - туда она. А кошка привыкает к дому в сто раз больше, чем к хозяевам. Дом сгорел - и она, значит, в погреб! Тем более что тепло здесь почуяла...»
«А кошка гладкая, сытая!..
– заметил Сашка.
– Чем же она питается без хозяев? Поди, уже больше месяца, как деревня выгорела и люди куда-то подевались...»
Этот вопрос всех заинтересовал. Но раньше ефрейтора Тольки Гамова никто высказаться не успел. Гамов у нас вообще терпеть не мог, чтобы первое слово да вдруг оказалось бы не за ним.
«А мыши на что?» - знающе отрубил Сашке. «Верно, - согласился помкомвзвода.
– По осени мышей всегда много, а теперь они по подвалам небось шуруют...»
«А может, она мышей не ест, - возразил кто-то в пику Гамову.
– Может, она только рыбой питается?» Но тот спорить не стал, быстро согласился: «Вполне возможно!.. И ничего удивительного. Я даже один случай знаю: кошка щук ловила и своих хозяев ухой подкармливала!»
«Чем ловила?
– спрашивают его.
– Удочкой ила подолом?»
«А это смотря какая щука и как удобней...» В общем, пошел у нас разговор в таком духе. Кто бывальщину гнет, кто небывальщину, как мы сейчас.
А кошка знай себе мурлычет на Сашкиных руках и аж поджимается вся, когда он гладит ее...
Но тут объявили уже общий подъем, завтрак, и начался очередной день войны.
Про кошку мы за день и не вспомнили. Только вечером хватились. Вернее, хватился первым, конечно,
А у самого глаза вдруг жалобные - ну, совсем пацан, ребенок еще. А ведь пороху с нами понюхал уже немало.
Мы - туда, сюда: кошки нет.
Загоревал Сашка, даже скрыть не может - разволновался.
Ефрейтор Гамов, чтобы утешить, аж поклялся ему и крест на себя наложил - в доказательство, что видел ее в сумерках:
«Пошла позиции наши проверять!»
Но Сашка теперь все же наверняка плохо спал бы ночью - от такой утраты... И мне, как легли, спать не давал, допытывался, чем не угодили мы ей? В погребе тепло и не очень сыро. Накурено, правда, хоть топор вешай. Но ведь люди-то терпят, дышат... А она что закапризничала? Война ведь...
Наверное, где-то уж к рассвету близко только и надумал Сашка смежить свои глаза, когда я уже раз в четвертый или пятый засыпать начал.
Но в этот четвертый или пятый раз уснуть мне не удалось, потому как слышу опять не то что-то:
«Мяу...» - И будто коготками по лестнице поскребывает.
Схватились мы оба, глядим в творило, а оттуда на нас два зеленых огонька зыркают.
Мяучит кошка, а прыгнуть в наше стратегическое или тактическое задымление боится.
Сашка ближе к творилу, и та ему скок на плечо.
От радости вояка наш забыл про всех - давай смеяться и улюлюкать снова.
Я прицыкнул:
«Спать ребятам не даешь! Самый что ни на есть сон - под утро!»
Но все уже опять, как по команде, проснулись, и никто, кроме меня, на Сашку не цыкнул: все-таки необычность у нас - кошка на передовой!
То далеко, то близко резкие, до звона в перепонках, взрывы мин, автоматное стрекотанье, хлопки зенитных разрывов под облаками - все это уже обычно. А кошка - событие.
Сашка, довольный, будто его пряником угостили, поглаживает ее по спинке, за ушами почесывает, вдруг:
«Стойте!..
– и сам затих: пальцами вокруг ее шеи перебирает.
– Что это у нее?.. Клещ, что ли, впился?
– у нас спрашивает. И сам же отвечает: - Нет! Здесь что-то подвязано. Нитка и вроде шарик... Или палочка...» Сразу Сечкин вмешался - командир все-таки: «А ну, давай сюда!..
– Осмотрел.
– Так и есть: нитка... Штуковина какая-то...»
Тут он осторожно перервал нитку, и на ладони его сверкнул махонький бронзовый пистончик.
«Братцы!
– обрадовался Гамов.
– Это ж Сашкина Мурка губы красит! Значит, на свидание бегала!.. Давайте гнать ее отсюда!»
Кто-то возразил, что губной помады в таких маленьких пистончиках не бывает.
Но Гамова поддержал его друг, Алим Хардиев, - заявил, что собственными глазами видел, как она, Мурка то есть, через нейтральную полосу втихаря сиганула. Опять начали острить - кто во что горазд. Одному Сашке эти насмешки не по душе, прикрыл свою Мурку полой шинели. А Сечкин скомандовал: