Первые шаги
Шрифт:
Топорковым чаще других завладевал Андрей Лескин. Он жадно выспрашивал обо всем, любил рассуждать о политике.
— Вот ты, Ваня, говоришь, что рабочие в России забастовки устраивают, заставляют хозяев уступать. Так ведь они все русские, а у нас киргизцев наполовину, разве с ними сговоришься? — однажды сказал он.
— Нам перво-наперво сдружить всех шахтеров надо, Андрюша! Киргизцы такие же люди, что и мы, — ответил ему Иван. — Начальство нарочно ссорит одну нацию с другой, тем и держится. Если все бедняки, какой бы нации они ни были, заодно возьмутся, так начальникам на нашей
Андрей задумался и долго молчал. Потом сказал весело:
— А ведь правда твоя, друг! Ой, и запляшет Фелль, коль мы все откажемся в шахты лезть!..
С помощью Андрея Топорков и начал борьбу за объединение русских шахтеров с казахами.
В одну из суббот Исхак после короткого разговора с Топорковым ушел к землякам, а Топорков позвал Андрея погулять по поселку. О чем друзья говорили во время прогулки, никто из шахтеров не знал, но всем бросилось в глаза, что Андрей весь вечер больше обычного дурачился и часто кидал на Топоркова задорные взгляды.
Утром, как только кончился шахтерский скромный завтрак, Андрей взял у своего соседа гармонь. Играл он хорошо, о том все знали, и к нарам, на которых сидел молодой шахтер, сразу потянулся народ с обоих концов барака.
— Давай, друг, споем, чтоб дома не журились! — крикнул издали Иван и затянул высоким тенорком:
Бывали дни веселые, гулял я молодец…К нему присоединились десятки голосов, одна песня сменяла другую. Гармонист с залихватским видом подыгрывал поющим.
— Эх, поплясать хочется, да тесно тут. Айда, братва, на улицу! — весело предложил Иван.
Андрей встал, передвинул шапку набекрень и, поправив ремень на плече, двинулся к выходу. За ним повалили гурьбой обитатели барака.
Моя милка в том конце, при серебряном кольце….Пел во всю силу легких Андрей, играя «страданья». Шапка чудом держалась у него на макушке, он с лукавой улыбкой подмигивал девушкам.
Пока вслед за гармонистом и Иваном подошли к казахским землянкам, собралось полпоселка. Исхак с друзьями вышли навстречу, за ними появились и другие.
Лескин заиграл в быстром темпе «Камаринского», и Иван понесся лихо в присядке. Махая рукой казахам, он кричал:
— Давай ближе сюда, здесь шкуру дерут одинаково — что с киргизов, что с русских!
Исхак переводил его слова по-казахски. Рабочие хохотали.
— Ай, парень, огонь! Такого никто не испугает!
Русские и казахи смешались в одной толпе. Иван вытащил на круг плясунью. Выскочили еще несколько парней. Веселье все нарастало.
Когда Андрей устал играть и гармонь смолкла, Исхак заставил спеть под домбру одного из казахов, а сам переводил песню на русский язык.
— Ишь ты, как ладно поет! — говорили старые шахтеры.
— Заходи к нам, смотри, как живем, — кончив петь, по-русски сказал певец и широко открыл дверь землянки.
— Ходи, кунак, ходи! — на ломаном русском языке приглашали казахи.
Вслед за Иваном и Лескиным народ начал втискиваться в землянку.
— Хороший хозяин и собак в таких
— Сволочи! Как изгаляются над киргизцами! — возмутился седой шахтер, сосед Исхака на нарах. — Их бы самих сюда, не помогли б духи, сколь бы ни прыскались…
— У нас плохо, а здесь и совсем жить нельзя! — раздавались сочувственные женские голоса.
Казахи, понимающие по-русски, признательно улыбались и тут же переводили слова русских на родной язык.
С этих пор вечерами, на огонек, в русские бараки стали частенько заходить казахи. Воскресные гулянки в рабочем поселке стали традицией. Когда наступила теплая пора и зазеленели лужайки, все с утра высыпали за поселок. Молодежь плясала, пела песни. Боролись в обхват и на поясах. Старшие группами лежали на мягкой траве, греясь на солнышке и дружелюбно беседуя — русская и казахская речь звучала вперемежку. Администрация оказалась бессильной перед все более крепнувшей дружбой: плети из рук мастеров исчезли, они теперь отводили душу руганью да штрафами.
Месяца через четыре Топорков в воскресенье предложил Андрею:
— Ведите гулянье без меня. Я сегодня другим займусь.
Андрей понял его без объяснений: они уже давно толковали обо всем откровенно.
Когда барак почти полностью опустел, Иван пошел к маленькому домику на краю центральной части поселка, занятой домами служащих. Там в одиночестве жил Петр Михайлович Топорнин.
Шахтер застал штейгера лежащим на деревянной кровати с книжкой в руках.
«Бедно живет, — подумал Иван, оглядывая скудную обстановку. — Да ведь и то сказать: платят ему не так уж много, только что отдельная квартира. Да еще, поди, семье посылает».
— Садись, родственник! — шутливо приветствовал его штейгер, подвигая некрашеную табуретку. — Гостем дорогим будешь!
— И то, не по делам к тебе пришел, Петр Михайлович. По душам поговорить хочу, — ответил значительным тоном Иван, присаживаясь у стола.
Топорнин посмотрел на шахтера острым взглядом, потом, подойдя к дверям, накинул крючок, поправил занавеску на окне и только тогда сел против него за стол.
…Иван понравился штейгеру с первой встречи. Наблюдая за новыми шахтерами, штейгер начал догадываться, что неспроста приехала к ним эта пара. Когда до него дошли слухи, что Топорков и Кокобаев в девятьсот первом работали на карагандинских копях, он понял, почему фамилия Топоркова ему сразу показалась знакомой: ведь сам Топорнин тогда уже работал на руднике и знал о забастовке. «Значит, и на рудник за тем же приехали», — решил он.
Видя, сколько старания прилагают новые шахтеры, чтобы сдружить между собой рабочих рудника, штейгер окончательно уверился, что догадка правильна, и ему стало обидно: почему не позовут его с собой? Разве не знают, как он относится к рабочим?..
Но иногда Петр Михайлович думал по-другому. А много ли рабочим пользы от его доброты? Живет не в тех, не в сех…
При входе шахтера его охватила радость. Значит, верит ему, пришел! Захотелось поговорить о всех своих сомнениях, услышать, что же должен он делать, чтоб не даром препираться с начальством…