Петербургское действо

Салиас-де-Турнемир Евгений Андреевич

XXXVII

Шепелевъ отомкнулъ звонкій замокъ, пріотворилъ слегка дверь и глянулъ. Кто-то шелъ мимо. Онъ подождалъ, потомъ выглянулъ снова. Прохожая горница и корридоръ были пусты, только издали доносился гулъ голосовъ и шумъ толпы. Онъ быстро вышелъ и еще быстре направился къ зал.

Идя чрезъ гостинную бодрыми шагами, онъ вдругъ почувствовалъ, будто слегка шатается, въ глазахъ какъ-то потемнло и зарябило.

— Отвыкъ даже отъ свта! шутливо прошепталъ онъ.

Противъ него оказалось зеркало. Онъ взглянулъ на себя и улыбнулся. Онъ самъ себя не узналъ:

на столько было блдно, но оживленно лицо его и на столько сверкали глаза;

«Да! Счастіе тоже, что и хворость!.. Но Господи! Думалось ли мн, что сегодня… Вдругъ! Среди маскарада. И какъ она заране все обдумала. Да, дерзко, а какъ просто!.. Она говоритъ: безопасно, потому что если кто и увидитъ, то глазамъ не повритъ! Вотъ ужь дьявольскій разсчетъ! Но никто не видалъ… Да! счастливе меня теперь въ столиц никого нтъ! Господи! Авось я съ ума не сошелъ. Авось, все это было! Было! Не сонъ же это? — нтъ, сонъ! Ей-Богу сонъ! восторженно воскликнулъ онъ.

Шепелевъ двинулся было отъ зеркала, но сильный громъ колесъ на улиц заставилъ его выглянуть въ окно и онъ увидлъ среди плошекъ быстро, вскачь, удаляющуюся карету.

„Разъздъ! Должно быть, ужь поздно“, подумалъ онъ.

И онъ двинулся въ пріемную. Она была полна гостей, толпившихся въ ней и на лстниц. Онъ озирался смущенно и потуплялъ глаза каждый разъ, когда кто-нибудь случайно взглядывалъ на него. Во всякомъ взгляд ему казался допросъ. Онъ чувствовалъ, что на лиц его написано нчто, что можетъ сейчасъ всякій прочесть, узнать и ахнуть!

Онъ сталъ близъ дверей лстницы, но, оглядвшись, вдругъ пошатнулся, какъ пораженный громомъ, и схватясь за сердце, едва не вскрикнулъ. У окна, на стульяхъ, сидлъ старикъ графъ Скабронскій, а около него…. Кармелитка. Она что-то тихо разсказывала ему и смялась. Онъ тоже громко смялся, покачиваясь на стул.

— Не можетъ быть…. Другая! Другая! шепталъ Шепелевъ почти громко, застывъ отъ ужаса и отчаянія.

Онъ двинулся ближе къ нимъ и его почти безумный сверкающій взоръ приковался къ кармелитк. Она вдругъ увидла Шепелева, будто вздрогнула и перестала смяться и говорить.

„Подойду!“ ршилъ онъ и сдлалъ чрезъ силу еще два шага.

Кармелитка, глядвшая пристально на него, быстро встала, взяла руку Скабронскаго и видимо сильно потянула его за собой, увлекая въ толпу.

— Ахъ ты вьюнъ! Смотри, пожалуй! подъ ручку!! захохоталъ старикъ.

Но Шепелевъ этого не слыхалъ. Онъ двинулся въ окну и ухватился за что-то рукой, чтобы не упасть отъ той бури, которая забушевала у него на душ.

— Мальчишка! Дуракъ! Дуракъ! шепталъ онъ. — Вообразилъ, поврилъ!… Но голосъ…. Голосъ ея!… Да! Ея голосъ. Я съ ума схожу!…

Долго ли пробылъ юноша въ состояніи оцпеннія, застывъ отъ отчаянія, — онъ самъ не зналъ. Онъ безсознательно видлъ только, что всюду поднялась какая-то сумятица. Вс будто встревожены. Гольцъ стоитъ окруженный разными сановниками. Откуда онъ пришелъ? Съ лстницы, кажется. Около него Панинъ, фельдмаршалъ Трубецкой, Бретейль и цлая кучка важныхъ, ему незнакомыхъ, сановниковъ. Вотъ и въ зал тоже стихло…. Музыка играетъ, но никто не танцуетъ. Вся молодежь — двигаются, сходятся вмст, шепчутся…. и вс будто оробли.

— Арестованъ! слышитъ Шепелевъ нсколько разъ.

Съ лстницы

появился гетманъ блдный, встревоженный и прямо подошелъ къ Гольцу… Шепелевъ сталъ было прислушиваться въ взволнованному голосу гетмана, который клялся, божился и умолялъ посланника. Горе, отчаяніе слышалось въ его голос…. Но едва сталъ юноша понимать, что дло идетъ объ комъ-то арестованномъ, какъ вниманіе его было снова отвлечено…. Графъ Скабронскій прошелъ въ гостиную съ кармелиткой и повелъ ее туда…. Туда, гд онъ былъ!… Гд думалъ, что нашелъ свое счастіе, а былъ глупо и грубо обманутъ какой-то развратной женщиной, кидающейся въ объятія перваго встрчнаго. И онъ ощутилъ вдругъ на сердц странное чувство. Сердце будто упрекало его, что онъ осквернилъ то, что жило въ немъ и еще недавно было чисто и свято для него, а теперь попрано и осквернено.

— Да, нтъ, нтъ! Я же съ ума сошелъ! шепталъ онъ. — Два голоса не могутъ такъ быть схожи!…

Скабронскій вернулся одинъ и присоединился къ кучк, слушавшей горячую рчь гетмана. Шепелевъ тоже глядлъ на всхъ и тоже будто внимательно слушалъ, а самъ прислушивался къ тому, что шептало ему страдающее отъ боли и упрекающее сердце.

И вдругъ онъ двинулся и, теперь еще боле блдный, съ дикой, полубезумной ршимостью въ глазахъ, почти побжалъ черезъ гостиную….

— Нескромность! Дерзость! Богъ всть, что выйдетъ! Можетъ быть, сестра ея…. шепталъ онъ на ходу…. Ахъ, все равно! Все равно! Мн хоть умирать! Мн надо знать!!

Онъ былъ уже у двери уборной и, задыхаясь, взялся за ручку…. Дверь была заперта….

— Кто тамъ? раздался тревожный голосъ, но онъ узналъ его сразу…. Это голосъ обихъ…. Голосъ „Ночи“ и голосъ „Кармелитки“.

— Мн надо…. началъ Шепелевъ, но губы его дрожали, языкъ не повиновался, голосъ рвался на части.

— Кто тутъ? повторила она, приблизясь къ самой двери.

— Я…. Шепелевъ…. чрезъ силу громче выговорилъ онъ.

Замокъ щелкнулъ, дверь отворилась и на порог въ полусумрак явилась кармелитка Маргарита, безъ маски на лиц. Шепелевъ схватилъ себя за голову и отступилъ….

— Что вамъ угодно? холодно, строго, почти гнвно вымолвила Маргарита:

— Ахъ, графиня…. Я не знаю!… съ страданіемъ въ голос прошепталъ онъ.

— Вы не знаете?! воскликнула она, выдвигаясь еще немного изъ дверей. — Такъ я знаю!… Вы хотите преслдовать и срамить женщину за одинъ неосторожный поступокъ! прошептала она. — За одинъ шуточный поцлуй!… Что ты говоришь? обернулась она вдругъ назадъ въ комнату за растворенную дверь. — кто это? а это тотъ дежурный, который по твоей милости офицеръ и который неизвстно по какому праву считаетъ возможнымъ лзть въ нашу уборную.

Въ отвтъ на это сдержанный смхъ послышался въ углу горницы.

— Ну-съ, я прощаю васъ. Я сама виновата! Но это ужь въ послдній разъ! нсколько мягче вымолвила Маргарита.

Дверь снова затворилась, снова щелкнулъ звонко замокъ.

Шепелевъ, едва двигаясь, тихо двинулся отъ дверей. Онъ уже ни о чемъ и думать не могъ. Мысли рвались, путались. То отчаяніе овладвало имъ, то вдругъ сердце, встрепенувшись радостно, говорило ему, будто вскрикивалъ въ немъ самомъ другой человкъ: неправда! это она!.. она! Сердце знаетъ, видитъ и чуетъ лучше разума, лучше глазъ и ушей.