Петербургское действо
Шрифт:
Брессанъ писалъ, что въ Петербург полная сумятица, бунтъ и три гвардейскихъ полка и конная гвардія грабятъ и пьянствуютъ, а что онъ самъ былъ свидтелемъ въ Казанскомъ собор присяг, приносимой государын отъ всхъ сословій…
Слезы показались на глазахъ государя. Онъ взялъ себя за голову, тихо вошелъ въ первую горницу домика и опустился на первый попавшійся стулъ. Все общество будто помертвло отъ ужаса.
— Ваше величество! выступилъ первый, старикъ Никита Юрьевичъ Трубецкой. Позвольте мн похать въ Петербургъ. Можетъ быть, все это вздоръ. Я увижу все и привезу врныя всти.
— Да, да! безсознательно отвтилъ государь.
И
Не пhошло десяти минутъ, какъ Шуваловъ обратился въ государю съ такимъ же предложеніемъ. Полагаться на хитраго Трубецкаго, по его мннію, было нельзя, и онъ просилъ позволить ему създить. Посл согласія — онъ исчезъ, а вслдъ за нимъ тотчасъ же подступилъ самъ канцлеръ Воронцовъ, вызываясь, если есть бда, предотвратить ее, и точно также и онъ быстро покинулъ Монплезиръ.
Не прошло еще двухъ часовъ, какъ при государ оставались только женщины, а изъ мущинъ не боле трехъ, четырехъ человкъ.
Старикъ Минихъ преобразился съ первой минуты, помолодлъ, и старые глаза его блестли ярче, быть можетъ, такъ, какъ когда-то блестли подъ Очаковомъ.
— Ваше величество, терять время нельзя! горячо восклицалъ онъ. — Я врю тому, что пишетъ Брессанъ. Вс т доносы, которымъ вы не врили, теперь оправдываются. Если этой женщин, умной и дерзкой, присягаютъ въ собор, то, конечно, не одни гвардейскіе солдаты. Конечно, тамъ весь сенатъ, синодъ и вся администрація. Но сила не въ нихъ! Во всякой стран, при всхъ тревожныхъ и незаконныхъ обстоятельствахъ сила въ кулак т. е. въ ружь, въ штык. Пошлите за войскомъ своимъ въ Ораніенбаумъ, мы окопаемся здсь, будемъ принимать перебжчиковъ врныхъ, которые придутъ къ вамъ изъ Петербурга и черезъ два-три дня у насъ будетъ здсь десятитысячное войско изъ врноподданныхъ волонтеровъ. Съ ними, я, Минихъ, отвчаю вамъ, что возьму приступомъ Петербургъ, если бунтовщики сами не явятся съ повинной.
Взглядъ стараго полководца сверкалъ такимъ огнемъ надъ опущенной головой потерявшагося императора, что всякій бы поврилъ ему. Но государь покачалъ головой и не двигался.
— Позвольте послать въ Ораніенбаумъ за голштинскимъ войскомъ, выговорилъ Гудовичъ.
— Посылайте! Посылайте! воскликнулъ Минихъ.
И Гудовичъ вышелъ.
— Я говорилъ! Я говорилъ! воскликнулъ Петръ едоровичъ. — Я всегда говорилъ! Она на все способна! Вотъ видите-ли, моя правда…
Женщины, сидвшія кругомъ государя, смущенныя и перепуганныя начали плакать.
И только одна графиня Скабронская сидла, выпрямившись, неподвижна, какъ статуя, да и блдна, какъ статуя. Широко раскрытые глаза смотрли на голову императора, опущенную на руки, и Маргарит минутами казалось, что она бредить. Минутами ей казалось, что вчера, въ эту дивную ночь, эти звзды, говорившія съ ней, подняли ее на неизмримую высоту, а сегодня она падаетъ съ этой высоты, и все падаетъ, и нтъ конца этому паденію!.. Голова туманилась, сердце будто холодное, ледяное, будто кусокъ льда, странно, рзко и отчетливо стучало въ ней и замирало посл каждаго удара. A тяжелые часы бездйствія, слезъ, пустыхъ и безсмысленныхъ жалобъ, тянулись, время уходило!..
Глаза Миниха уже скоро потухли и не сверкали, какъ прежде. И полководецъ, и красавица, многое могли бы сдлать за это время, но не одни! Пускай скажетъ онъ хоть слово, дастъ право!
Но онъ, въ которомъ вся сила, который облеченъ священнымъ званіемъ, онъ все сидитъ у стола, все также
— Я всегда говорилъ! Вотъ она какова!..
Вечеромъ, по настоянію Миниха и Маргариты, все общество, преимущественно состоящее изъ женщинъ, сло на небольшую яхту и двинулось къ Кронштадту. Въ немъ одномъ было еще спасеніе. Въ крпости можно было спастись и держаться.
Но Кронштадтъ уже оказался для нихъ неприступной и непріятельской крпостью. На слова, что самъ императоръ пріхалъ и выходитъ на беретъ, комендантъ черезъ часовыхъ отвчалъ:
— Въ Россіи нтъ императора, а есть императрица самодержица Екатерина Алексевна.
Минихъ настаивалъ выйдти на берегъ и принять начальство надъ крпостью. Чей-то голосъ среди тьмы ночи крикнулъ, наконецъ, съ берега:
— Отъзжайте скорй, а то дамъ залпъ по васъ изъ всхъ орудій.
Петръ едоровичъ будто пришелъ въ себя и быстро съ палубы спустился въ каюту, гд перепуганныя женщины, слышавшія угрозу, бросились передъ нимъ на колни, умоляя скорй отчаливать.
Но корабль уже отчалилъ по приказу Гудовича. На палуб оставались одни матросы, а на корм сидлъ, не боясь, конечно, залпа орудій, старикъ Минихъ и думалъ:
«Всякій ребенокъ защищается, упирается даже, когда его спать посылаютъ! Если такъ, то и подломъ!»…
Около согнувшагося на скамейк и понурившагося старика Миниха стояла въ ужас Маргарита.
Она тоже не боялась теперь угрозы залпа изъ орудій. Было мгновеніе, она желала всей душой исполненія этой угрозы. Погибнуть здсь на этой bvператорской яхт, вмст съ императоромъ, въ обществ статсъ-дамъ и вельможъ, конечно, заманчиве того, что ждетъ ее впереди, что ждетъ ее не за горами, а, быть можетъ, завтра…. Завтра она будетъ тмъ же, чмъ была когда-то…. Маркетой Гинекъ…. даже хуже! Лотхенъ! Да! горничная Лотхенъ завтра будетъ выше ея. У ея Лотхенъ есть деньги, а у нея, мечтавшей прошлую ночь о престол, на завтрашнюю ночь не будетъ, быть можетъ, и крова, не будетъ куска хлба…. И надо будетъ опять, какъ когда-то графу Кириллу — продавать себя… Да, если «она» не сошлетъ не въ Сибирь!!..
Яхта давно отчалила, была уже среди темныхъ водъ и слегка началась да волнахъ….
Маргарита, стоя неподвижно, какъ статуя, свсилась черезъ бортъ и глядла почти безумными глазами въ темныя волны. Если бы она знала наврное, что все кончено, то она видла въ себ достаточно, даже боле чмъ нужно, мужества, чтобы броситься въ эти волны. Но слабый лучъ надежды мерцалъ въ ея потрясенной душ, обманывалъ ее и удерживалъ за бортомъ императорской яхты, удерживалъ на земл….
И какъ сожалла она потомъ всю жизнь, что не ршилась покончить все въ темныхъ волнахъ русскаго залива….
XXXIX
A когда еще начинался этотъ день, 28 іюня, въ т часы, когда Маргарита мечтала на террас ораніенбаумскаго дворца, полная чудныхъ грезъ, а въ Петербург Перфильевъ, обыгравъ Орлова, храплъ на диван, въ маленькомъ Монплезир среди петергофскаго парка, Екатерина кончала свое письмо къ Григорію Орлову. Отъ волненія и скорби она не могла лечь спать.
Солнце поднялось, начинался великолпный жаркій, лтній день, а она грустно встрчала солнечный восходъ, золотившій морскія волны, плескавшія о берегъ и о гранитъ того домика, въ которомъ она сидла, почти подъ арестомъ.