Петербургское действо
Шрифт:
— Что ты? изумился Скабронскій.
— Я безумная… Я не знаю, что я длаю… Но такъ жить нельзя. Вдь я вдова… Я даже не вдова, а хуже… Вдова свободна, а я нтъ… Я не ребенокъ и не старуха… Я жить хочу. Поймите! Поймите! A какъ выдти изъ этого положенія! Какъ? горячо говорила Маргарита, наступая на Іоанна Іоанновича. — Любовникъ! Взять его не мудрено. A если онъ меня обезславитъ!… A вся эта столичная молодежь — хвастуны… Я не хочу имть прозвище женщины, которая дурно ведетъ себя… A какъ найти и гд найти человка, который бы сохранилъ тайну… Ахъ, ддушка, зачмъ вы мн не чужой…. Зачмъ вы… Что я?! Я съ ума схожу…
Маргарита вдругъ схватилась руками за голову и выбжала изъ горницы въ ту гостиную, гд была ея временная спальня. И слова, и голосъ, и лицо, и движеніе — все дышало искренностью.
Старикъ поднялся задумчивый и смущенный… и сталъ искать по горниц шляпу свою, которая была уже на голов его. Чрезъ нсколько минутъ Іоаннъ Іоанновичъ отъзжалъ отъ дому, конечно, не повидавшись съ больнымъ внукомъ.
A горничная была уже у графини и, разинувъ ротъ отъ вниманія, слушала разсказъ ея.
— Вдь поврилъ… поврилъ?.. A вдь онъ хитрый, умный онъ, Лотхенъ, очень хитрый, а поврилъ! Что значитъ человческое самолюбіе! закончила рчь графиня.
И кокетка изумлялась и себ, и старому дду…
— Ну, и я тоже искусная актриса. Я даже не ожидала отъ себя… Ну, а все-таки, я боюсь…. прибавила она, помолчавъ.
— Чего? разсмялась Лотхенъ.
— Не хватитъ умнія довести до конца! Или боюсь… дорого обойдется! Я не шучу, Лотхенъ, прибавила графиня задумчиво.
Лотхенъ перестала смяться и развела руками.
— Что жъ тутъ длать?… сказала она тихо. — За то деньги. И какія деньги?! Куча! Кучи червонцевъ!!
XI
Въ дом Тюфякиныхъ, стоявшемъ вдали отъ городской суеты, среди пустырей и сугробовъ, было всегда мирно и тихо, но теперь стало точно мертво. Въ обыкновенное время у нихъ бывали гости, но теперь, вслдствіе великаго поста и, наконецъ приближавшихся дней страстной недли, считалось совершенно неприличнымъ и даже грховнымъ здить въ гости. Но если было тихо и мирно въ дом сиротъ княженъ Тюфякиныхъ, то не было мира и тишины на сердц какъ у старой опекунши, такъ и у двухъ княженъ. За послднее время случилось что-то странное и никто не зналъ даже какъ назвать случившееся. Вс три обитательницы были печальны и каждая поглощена своей заботой и своимъ горемъ. При этомъ вс три молчали, такъ какъ у всхъ трехъ было тайное горе, которымъ подлиться было нельзя.
Тетка-опекунша, съ недлю назадъ, черезъ пріятельницу узнала нчто, поразившее ее и смутившее до глубины души. Она узнала, что Настя съ самой масляницы обманывала ее и, узжая съ «киргизомъ», не бывала вовсе въ гостяхъ, а сидла въ его квартир.
Это было невроятно и необъяснимо! Какое удовольствіе могла находить Настя просиживать дни или вечера у своего своднаго брата, вмсто того, чтобы веселиться на вечеринкахъ. Гарина невольно оробла и думать боялась о томъ, что назойливо лзло ей въ голову.
«Сводитъ у себя въ квартир! И съ кмъ?!».. думала она поневол.
Въ такіе для нея великіе дни поста и молитвы, Гарина сидла по цлымъ часамъ молча въ своемъ кресл и думала, что длать, съ чего начать. Она боялась даже приступить къ допросу Насти.
Младшая княжна, съ своей стороны, часто ловила теперь на себ косой и подозрительный взглядъ тетки-опекунши и иногда отворачивалась, иногда же, будто вдругъ
Наконецъ, совсть начала мучить старую двицу. Она упрекала себя въ томъ, что не выгнала совсмъ изъ дома «киргиза», позволила себя провести за носъ и сама виной той бды, которая чудится ей.
Настя передъ страстной перестала вызжать, потому что князь Глбъ не являлся, и стала сумрачна, иногда печальна, иногда раздражительна и привязывалась ко всякому пустяку, чтобы только повздорить съ теткой, а въ особенности съ сестрой.
Княжна Василекъ была всхъ грустнй, но грусть ея была кроткая, почти робкая. И безъ того несловоохотливая, не болтунья, теперь Василекъ почти рта не раскрывала. Такъ какъ все хозяйство въ дом лежало на ней, то, вставъ до восхода солнца, Василекъ цлый день хлопотала и въ дом, и во двор и въ службахъ. Раза два или три въ день она накидывала теплый капоръ, куцавйку и выбгала взглянуть въ кухню, въ погребъ, коровникъ, даже конюшню. Часто вся пунцовая отъ долгаго стоянія передъ печью въ кухн, она выбгала прямо на морозъ, потому что кто-нибудь изъ людей приходилъ и звалъ ее ради какого нибудь пустяка.
Къ этому прибавились теперь службы церковныя. По два раза въ день Василекъ старалась избавиться отъ домашнихъ хлопотъ и успокоиться на минуту въ храм отъ дрязгъ домашнихъ, а главное — забыться въ молитв отъ того страннаго чувства, которое теперь завладло всмъ ея существомъ.
Изъ головы ея ни на минуту не выходила мысль — гд и что сестринъ женихъ, Дмитрій Дмитріевичъ? Что длаетъ этотъ юноша и почему уже давно не былъ у нихъ? Она узнала нчто, подославъ тихонько лакея въ квартиру Квасова, что немного утшило ее; она узнала, что Шепелевъ немножко хвораетъ.
«Стало быть, черезъ хворость свою не бывалъ у насъ», утшала она себя, а не отъ какой другой причины.
Тмъ не мене она давнымъ давно не видла его, не бесдовала съ нимъ и вдругъ, къ ея собственному ужасу, на душ ея ощутилась какая-то страшная пустота. Все, что хотя немного занимало ее прежде, теперь опостылило ей. Во всемъ ихъ дом былъ только одинъ предметъ или скоре одно существо, къ которому съ какимъ-то страннымъ чувствомъ, почти любви, относилась Василекъ. Предметъ ея нжнаго вниманія былъ тотъ птухъ, который когда-то сломалъ себ ногу и котораго они перевязывали вмст съ Шепелевымъ.
Василекъ думала иногда, что у ней умъ за разумъ заходитъ, потому что ей казалось, что этотъ глупый птушекъ ей дороже сестры и тетки. Принуждена она была убдиться въ этомъ довольно просто.
Однажды утромъ, Гарина, не спавшая всю ночь отъ своей новой тревоги, въ которой боялась признаться даже себ самой, почувствовала себя довольно плохо и осталась противъ обыкновенія на два лишнихъ часа въ постели.
Василекъ тихо и молча принесла тетк въ ея утреннему чаю меду и варенья, замнявшихъ ради поста сливки. Она ршила посидть около хворающей Пелагеи Михайловны. Она уже поставила было стулъ около кровати тетки, но случайно выглянула въ полузамерзшую раму окна и вдругъ ахнула. Опрометью бросилась она бжать по корридору и по лстниц на крыльцо и, не смотря на морозъ, выскочила въ одномъ плать на дворъ.