Петербургское действо

Салиас-де-Турнемир Евгений Андреевич

XIII

Въ субботу 6-го апрля, уже вечеромъ, когда въ Петербург, за исключеніемъ чужеземцевъ, вс, отъ вельможи до простолюдина, отъ мала до велика, готовились къ великой Заутрени Свтлаго, Свтлйшаго Праздника, когда самые лнивые отдыхали передъ долгимъ предстоящимъ стояніемъ, а богомольные не выходили даже изъ церкви, — въ старомъ, дворц, императрица, окруженная немногими близкими людьми, тоже собиралась въ Казанскую церковь къ первой заутрени новаго царствованія.

Она была печальна, блдна и задумчива.

Мысль, что, быть можетъ, слдующую заутреню она встртитъ въ плать инокини въ какомъ-нибудь дальнемъ монастыр, не покидала ее ни на минуту.

Въ то же время въ новый дворецъ, по расчищенной чернью площади, перевозились собственныя вещи государя. Комнаты его въ старомъ дворц уже на половину опустли, а въ новомъ онъ самъ устраивался и раскладывался. Принцъ Жоржъ помогалъ ему, какъ могъ и умлъ, т. е., по слабости, больше совтами, а не дйствіями.

Прискакавшій курьеръ доложилъ государю предъ полуночью, что Казанскій храмъ полонъ и вс ожидаютъ его.

— Пускай начинаютъ. Видишь тутъ что! фамильярно показалъ государь на свои горницы, переполненныя неразставленнымъ и неразложеннымъ добромъ.

Въ ту минуту, когда государь заспорилъ съ Жоржемъ, на какой стн развшатъ безчисленное оружіе, явился снова другой курьеръ.

— Чего тамъ?

— Заутреня на половин.

— Ахъ, Господи! Какъ надоли! Сейчасъ!

Не усплъ государь обернуться, устроить свой кабинетъ хоть немножко, какъ по городу начался шумъ, стукъ экипажей и гулъ народный…

— Что такое?

Православные изъ храмовъ Божьихъ по домамъ ужь идутъ! И среди ночи, но уже съ блдной зарей на восток, вс встрчные прохожіе обнимаются и цлуются троекратно, — и на площади, и у подъзда дворца, и въ самомъ дворц! Вс изъ-за дла и работы во дворц не попавшіе въ храмъ жалютъ, что не могли перекрестить лба въ великій день, и вдругъ, заслышавъ шумъ на улиц, начинаютъ тоже по всмъ корридорамъ и горницамъ цловаться. И всякій лзетъ, и другъ къ другу, и врагъ къ врагу, и мальчуганъ къ старику, и хворая бабушка къ усатому солдату. Вс равно сходятся, обнимаются, цлуются… И слышится, и старая, и новая, и вчная всть:

— Христосъ воскресе!

Стоитъ у окна кабинета государя принцъ Жоржъ и дивится! Смотритъ онъ въ лорнетъ на улицу и охаетъ, даже головой качаетъ. Слыхалъ онъ про это и ожидалъ, а все-таки "uberaus wunderlich и даже sehr dumm выходитъ.

Вотъ идетъ какой-то сизый тулупъ и тащитъ что-то тяжелое, повстрчалъ бабу, кладетъ тяжелую ношу на землю… и цлуются.

— О! восклицаетъ принцъ Жоржъ и улыбается.

Вотъ детъ порожній извощикъ, встртилъ солдата, слзъ съ козелъ, будто за какимъ необходимымъ дломъ, и, бросивъ лошадь, идетъ къ солдату… и цлуются!

— О - о! восклицаетъ Жоржъ и смется.

детъ большая колымага цугомъ, встртила маленькую берлинку раззолоченную. Двое вельможъ въ мундирахъ и орденахъ, въ разныхъ храмахъ встртивъ праздникъ, теперь повстрчались среди площади.

— Стой!

И оба лзутъ вонъ,

на улицу, и среди двухъ остановленныхъ экипажей… цлуются.

— О - о — о! восклицаетъ Жоржъ, и ужь даже не смется, а стыдится за вельможъ. Наводя лорнетъ на нихъ, онъ восклицаетъ уже такъ громко, что государь бросилъ любимую картину, которую собирался повсить, изображавшую голову борзой собаки, ставитъ ее на полъ и съ трубкой въ зубахъ оборачивается къ окну.

— Was? изумляется онъ и идетъ къ дяд, обдавая его лиловатымъ клубомъ кнастера.

— Merkw"urdig! говоритъ принцъ и объясняетъ въ чемъ дло.

Государь разсмялся.

— Это всегда такъ! Это такой обычай древній. Еврейскаго происхожденія!

— Еврейскаго! изумляется принцъ. Но онъ вритъ на слово своему племяннику…

Однако пора была отдохнуть. Принцъ Жоржъ ухалъ къ себ, государь легъ спать.

Черезъ нсколько часовъ, въ полдень, вся площадь была покрыта экипажами и верховыми лошадьми и весь Петербургъ знатный и богатый толпился во дворц, поздравляя государя. Но на этотъ разъ торжественный пріемъ Свтлаго Воскресенія вышелъ чмъ-то другимъ… вышелъ, по замчанію многихъ сановниковъ, «машкерадомъ».

Въ Свтлое Воскресенье било приказано всмъ полкамъ и всмъ должностямъ въ первый разъ надть новые мундиры. И всхъ цвтовъ костюмы, отъ ясно-голубаго и желтаго, до ярко-пунцоваго и лиловаго, съ безчисленнымъ количествомъ галуновъ, шитья и эксельбантовъ замнили собой одноцвтный, общій всей гвардіи, темно-синій. Прежній покрой тоже исчезъ, длинныхъ фалдъ не было и вс, отъ фельдмаршала до сержанта, явились куцими, будто окургуженными.

И въ горницахъ дворца то и дло раздавалось:

— О Господи, вотъ чуденъ-то! Это кто жъ будетъ?

— Кирасиръ.

— Гляди, гляди, а это что?

— Да это Трубецкой, Никита Юрьичъ…

— Батюшки-свты, не призеалъ. Да въ чемъ же онъ?

— Преображенцемъ.

— Матерь Божья! Ну, а блые-то блые?

— Это по флоту!

— A энтотъ весь въ золотыхъ веревочкахъ, въ постромкахъ, будто пристяжная! Голубчикъ, да вдь это полицмейстеръ Корфъ! Никого не признаешь. Ну, машкерадъ!

И вмсто христіанскаго привтствія, христованія, во всхъ покояхъ дворца ходило новое привтствіе:

— Машкерадъ, родимый! Воистину, машкерадъ!

И весь день во дворц толклись кучи народа до обда, потомъ все пообдало за огромными столами и осталось до ужина.

И за этотъ денъ были дв интересныхъ новости. Елизавета Романовна Воронцова явилась въ Екатерининской лент и звзд, а при выход шла рядомъ, даже почти на четверть впереди, съ государыней Екатериной Алексевной. Воронцова, закинувъ голову, съ безсмысленно важной усмшкой на красноватомъ опухшемъ лиц, съ заплывшими жиромъ глазками, молча и глупо оглядывала толпы тснящихся при ея проход придворныхъ. Государыня Екатерина Алексевна прошла вс горницы, понурившись и не поднимая глазъ и отъ обиды, и отъ стыда, и отъ боли на сердц!..