Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
Кто-то осторожно дотронулся до его плеча, он обернулся: рядом с ним стояла Галина. Она что-то почти беззвучно проговорила, и Алексей Иванович по губам понял: "Прости, мне пора…"
– Я провожу, – шёпотом сказал он. Встал и пошёл с ней за занавеску. В горнице было тихо. Никита с девчонками давно ушёл, Анисья, привалившись спиной к печке, тихонько похрапывала, Герасим по-прежнему сидел неподвижно, сцепив пальцы рук и уставившись в пол, Егор куда-то подевался, так что "бегство" Галины осталось никем не замеченным.
– Ну, что ж… – робко сказала она, когда они вышли на крыльцо. – Я пойду?..
– Иди… – не глядя на неё, согласился Богомолов.
Непонятно почему,
– Пойми меня… И зла не держи…
– Что ты?!.. – Галина всплеснула руками. – Могу ли я на тебя сердиться?!.. – и слабо улыбнувшись, прибавила. – Нужна буду, позовёшь.
– Мгу, – он согласно кивнул головой. – А пока… иди… Я тебя очень прошу, иди с Богом… Всего тебе доброго…
– И тебе, Алёша, – она кивнула и, закусив нижнюю губу, стремительно, легко побежала вдоль улицы, так ни разу не оглянувшись. А он ещё долго стоял на крыльце и смотрел ей вслед, пока не скрылась она в проулке.
Вернувшись в дом, Богомолов подошёл к столу, минуту постоял, словно решал про себя что-то. Наконец, решился и, наливая в стакан самогонку, обратился к бывшему председателю, который помрачнел ещё больше и сидел на лавке, как приговорённый.
– Я тебе даже спасибо не сказал, прости. Давай выпьем, Герасим Тимофеевич… Дай Бог тебе всяческого благополучия и здоровья.
– Спасибо, Алексей Иванович, только… Я не пью… Совсем не пью… С тех самых пор… Зарок дал…
– Ну, что ж… Вольному – воля, а я выпью. Хотя тоже… давненько не баловался… С самой Москвы.
Он выпил, закусил солёным огурцом и сел напротив Седых.
– Ты что такой?..
– Какой?..
– Уж больно смурной… Случилось чего?..
– Случилось, – Герасим ухмыльнулся и кивнул головой. – Очень даже случилось…
– Рассказать не хочешь?..
Герасим пристально посмотрел в глаза Богомолову, словно проверяя, не смеётся ли тот над ним.
– Эх!.. Алексей Иванович!.. Это ведь не ты передо мной, а я перед тобой виниться должен.
– Как это?.. В чём?!..
– Будто не знаешь… Подлецом я перед тобой оказался… Сущим подлецом!..
Вытолкнув из себя эти слова, Седых промычал что-то не очень членораздельное и вдруг заговорил… Заговорил быстро, не останавливаясь, перескакивая с пятого на десятое, словно опасаясь, что не дадут ему договорить всё до конца.
– Никогда доносчиком прежде не был!.. Никогда!.. Я ведь как?.. Да я скорее себе хуже сделаю, любому мерзавцу в морду дам, а наушничать не стану… И всегда за правду страдал, за то, что подлости не терпел!.. И на тебе!.. Сам в подлецах оказался!.. Я ведь не дурак!.. То есть, может, и дурак, но не такой уж… совсем безнадёжный… Ты думаешь, я не понимаю, почему ты в Москву подался?.. Из-за меня, подлеца!.. А как же?!.. И ты не возражай!.. Потому как нет мне прощения… И оправдаться мне перед тобой нечем!.. Одно только слабое утешение и есть для меня: в поддых мне дали!.. Наотмашь!.. Безжалостно и безпощадно!.. Я ведь для партии… для страны… Партия для меня – всё!.. Самое дорогое, самое безценное!.. А меня за шиворот и долой?!.. Как кота паршивого?!.. Нет, шалишь! – решил я… И в драку полез!.. Только не в ту сторону кулаками махать начал!.. Понимаешь?.. Занесло меня!.. Злоба совсем одолела!.. Словно затмение в мозгу произошло… Прости меня, Алексей Иванович!.. В конце концов, я ведь не тебя, я себя наказал… Прости…
Он замолчал, низко опустив голову и тихо раскачиваясь из стороны в сторону. Богомолов, поражённый этим монологом, в котором было столько искреннего раскаянья,
– Зря ты себя… так казнишь… Я всё понимаю… Не всегда человек может со своими чувствами совладать, и если бы мы одному только разуму подчинялись, то и людьми называться вряд ли могли бы. Но я о другом… Ты вот прощения у меня просишь, а знаешь ли, что я безконечно благодарен тебе?..
Седых вскинул на Богомолова удивлённые глаза.
– Да, да, представь себе!.. Если бы ты не напугал меня тогда, я бы со своим сыном, с Серёжкой, наверное, так бы и не встретился…
И Алексей Иванович рассказал потрясённому Герасиму о нечаянной встрече со своей спасительницей на телеграфе, об автомобильной аварии, о смерти Натальи и о том, что через полгода она всё равно умерла бы от страшной болезни, которая называется так коротко и коряво – рак.
– Конечно, всё в нашей жизни случается по воле Божьей, и в бегстве моём в Москву тоже промысел Его проявился, но, если бы не ты, если бы не глупость твоя, может, и я в дураках бы остался и не угадал бы воли Его. Вспомни, сколько раз ты задним умом силён был и даже более очевидных вещей не замечал, мимо проходил?.. То-то и оно!.. Так что не мучай себя, Герасим, понапрасну, не казни себя так…
Ближе к вечеру у Серёжки начался жар, купание в ледяной купели не прошло для него даром. Градусника у Анисьи не было, но на ощупь можно было определить: температура его поднялась до тридцати девяти-сорока, никак не меньше. Он весь горел, метался по смятой постели… То сбрасывал одеяло на пол, то дрожал от жесточайшего озноба и просил укутать его потеплее. Всё время просил пить. Анисья по какому-то одной ей известному рецепту приготовила травяной настой и поила мутной коричневатой жидкостью парня, приговаривая при этом: "Дон-дон!.. Слышишь звон?.. Уходи хвороба вон!.."
Алексей Иванович места себе не находил. Стараясь угадать малейшее желание сына, то наваливал на него, помимо одеяла, тулуп, то прикладывал к пылающему лбу льняное полотенце со льдом… А когда посреди ночи Серёжка стал бредить: звать мать, просить какого-то лохматого человека, чтобы тот не душил и отпустил его на волю, – встал на колени перед образами и начал молиться.
– "О, Премилостивый Боже, в Нераздельней Троице поклоняемый и славимый, призри благоутробно на раба твоего Сергия, болезнею одержимого; отпусти ему вся согрешения его; подай ему исцеление от болезни; возврати ему здравие и силы телесные; подай ему долгоденственное и благоденственное житие, чтобы он вместе с нами приносил благодарственные мольбы Тебе, Всещедрому Богу и Создателю моему. Пресвятая Богородице, всесильным заступлением Твоим помоги мне умолить Сына Твоего, Бога моего, об исцелении раба Божия Сергия…"
И тут он вспомнил, как на фронте фельдшер Николай рассказывал об удивительном исцелении своей родной сестры Татьяны. В младенческом возрасте девочка заболела какой-то неведомой таинственной болезнью. Она буквально таяла на глазах, а врачи безпомощно пожимали плечами. Не умея поставить точный диагноз, не зная чем лечить Танюшку, они попросту отошли в сторонку – мол, всё в руках Божьих, уповайте на Него только, а мы безсильны. Все на девочку рукой махнули, но только не мать. Без малого две недели, стоя перед образами на коленях, не зная сна, не имея ни крошки хлеба, ни капли воды, она непрерывной молитвой отмолила любимую дочь. И там, где медицина оказалась безсильной, там любящее материнское сердце и милость Божия сотворили настоящее чудо – девочка выздоровела.