Письма к Евгении или Предупреждение против предрассудков
Шрифт:
Ю. Я. Коган.
Письма к Евгении, или Предупреждение против предрассудков.
"...я толкую, Души от тесных оков суеверья стараясь избавить".
Лукреций. О природе вещей.
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ.
Эти письма были долгое время известны под названием "Писем к Евгении". Малосообщительный характер людей, в чьи руки они сначала попали; странное и все же вполне реальное наслаждение, которое доставляет обычно людям исключительное обладание какой-либо вещью; своего рода отупение, малодушие и подлый страх, порожденные гнетом церковной тирании даже в таких людях, которые благодаря своему умственному превосходству менее всего должны бы склоняться под отвратительным игом духовенства,- все это вместе взятое настолько способствовало удушению, если можно так выразиться, этой важной рукописи, что она долго считалась утерянной: обладатели рукописи хранили ее в глубочайшей тайне и не разрешали снять с нее копии. Списков ее, действительно, существовало так мало, даже в "Библиотеке любителей курьезов", что покойный г. де Боз, собиравший самые редкостные литературные труды всех жанров, так никогда и не смог заполучить копии этой рукописи; в свое время в Париже их насчитывалось три; неизвестно, называлась ли с
Пять или шесть лет тому назад рукописные копии этих писем получили несколько большее распространение; есть даже основания полагать, что в наши дни они очень многочисленны, так как копия, послужившая оригиналом для настоящего издания, была сверена и выправлена по шести спискам, которые удалось раздобыть без большого труда. Все эти копии, к несчастью, пестрят извращающими смысл ошибками и содержат несколько разночтений, которые, строго говоря, хотя и помогли в некоторых случаях установлению истинного смысла, но чаще только вызывали затруднения при толковании того или иного места: еще одно доказательство многочисленности копий, ибо чем больше их делается, тем больше оказывается между ними и различий, в чем можно легко убедиться, взглянув на списки "Письма Трасибула к Левкиппе" (1) или же на разночтения Нового Завета, собранные ученым Миллем и насчитывающие свыше тридцати тысяч.
Как бы то ни было, все меры были приняты к тому, чтобы во всей чистоте восстановить первоначальный текст, и мы осмеливаемся утверждать, что, за исключением четырех или пяти мест, искаженных во всех оказавшихся в нашем распоряжении списках и выправленных нами, насколько это было в наших силах, настоящее издание писем почти полностью соответствует авторской рукописи. Что касается имени автора и его биографических данных, то об этом возможны лишь догадки. Единственные известные подробности его жизни, удостоверяемые более или менее всеми,- это близкое знакомство автора с маркизом де ла Фар (2), аббатом де Шолье (3), аббатом Терассоцом (4), Фонтенелем (5), г. де Лассерэ (6) и др. Говорят даже, что покойные гг. дю Марсэ (7) и Фальконне (8) неоднократно слышали, что этот труд написан одним из представителей школы Со (9). Достаточно, однако, прочитать эти письма, чтобы убедиться в том, что их автор был высокообразованным человеком, глубоко изучившим трактуемый им предмет. Его язык ясен, прост, доступен и носит отпечаток столичной культуры, что заставляет предполагать в авторе человека светского, не чуждого хорошему обществу. Но что ярче всего отличает этот труд и делает его драгоценным для всех порядочных людей, это дух бескорыстия и добросовестности, которым письма проникнуты от начала до конца. Читая их, невозможно не составить себе самого высокого мнения о честности их автора, кто бы он ни был; не возыметь желания быть его другом, быть его современником - одним словом, нельзя не отдать должного чистоте его намерений, даже иной раз и не разделяя его мнений. Любовь к добродетели, самая широкая благотворительность, уважение законов, неуклонное подчинение, моральному долгу - все, что может делать совершенным человека, находит самую вескую поддержку v автора; и если, с одной стороны, он не оставляет камня на камне от шаткого здания христианства, то, с другой, он закладывает устойчивую систему морали, основанную исключительно на природных свойствах человека, на его физических потребностях, на его социальных отношениях: а такая основа бесконечно прочнее религиозной, потому что рано или поздно ложь обнаруживается, гибнет и неизбежно увлекает за собой все, чему служила опорой; истина же вечна, и чем она старее, тем вернее: Opinionum commenta delet dies, naturae judicia confirmat (l).
Эпиграф, найденный в некоторых списках писем, доказывает, что бескорыстный человек, которому мы ими обязаны, мало заботился о признании своего авторства и что его пером не руководили ни тщеславие, ни жажда славы, ни желание порисоваться дерзостью своих убеждений, называемых священниками и их невежественной паствой безбожием; что для блага себе подобных он стремился только правильно разъяснить и вырвать, так сказать, с корнем ту самую религию, которая в течение веков служила источником всех бед, угнетающих человечество. Вот этот эпиграф: Если я прав, не все ли равно, кто я? Это стих Корнеля 2, нашедший здесь необычайно удачное применение и заслуживающий быть помещенным на титульном листе всех подобного рода книг.
Также нельзя сказать ничего достоверного и о лице, которому адресованы письма; судя по некоторым местам текста, нужно думать, что адресат писем не вымышленная маркиза, как в "Мирах" г. де Фонтенеля3, и что они были действительно написаны женщине, выдающейся и по своему положению и по характеру. Быть может, она принадлежала к школе Тампля4 или Со; но по существу эти подробности, как и имя и биография автора, даты его рождения, смерти и так далее, не имеют большого значения и послужили бы лишь к удовлетворению суетного любопытства каких-нибудь праздных читателей жадных любителей острых анекдотов, дающих им даже некоторое положение в обществе: они больше чванятся осведомленностью в такого рода делах, чем действительно радуются установлению истины. Я знаю, как они оправдывают свое любопытство: когда читаешь, говорят они, книгу, наделавшую столько шума в обществе и представляющую необычайный интерес и для тебя самого, естественно желание знать, кого за нее благодарить. Такое желание тем более неразумно, чем менее оно может быть удовлетворено; во-первых, потому что еще никогда не было и не будет настолько неосторожного, скажем прямо безумного, писателя, который еще при жизни опубликовал бы или отдал в печать книгу, попирающую храмы, алтари и изображения божеств и без обиняков опровергающую самые священные догмы религии; во-вторых, потому что все такого рода труды, появляющиеся с некоторых пор, представляют собой, как известно, тайные завещания некоторых выдающихся людей, вынужденных при жизни хранить молчание; смерть спасла этих людей от преследований, и их бренные останки уже не услышат ни воплей суеверия, ни похвал друзей истины; и, наконец, в-третьих, потому что неуместное любопытство может роковым образом угрожать спокойствию, счастью и свободе родных и друзей смелых авторов. Уже одно это соображение должно бы побудить любителей догадок, если у них нет дурных намерений, запрятать
ПИСЬМО ПЕРВОЕ.
(Об источниках веры. Причины, побуждающие к критике религии).
Мне трудно, сударыня, выразить то горестное чувство, которое я испытал при чтении вашего письма. Не будь у меня обязанностей, удерживающих меня здесь, я тотчас же полетел бы к вам на помощь. Возможно ли, чтобы Евгения была несчастна! Неужели страдания, подозрения, волнения действительно могут быть ее уделом! Вы пользуетесь благополучием и почетом; вы избалованы нежностью и уважением боготворящего вас супруга; вы обласканы при дворе преимущество столь немногих; вы окружены друзьями, искренне восхищающимися вашими талантами, просвещенностью, вкусом; как же может быть, чтобы при всем этом вас терзали печаль и страдания? Ваша добродетельная и чистая душа не может, конечно, испытывать ни стыда, ни угрызений совести. Что могло бы заставить краснеть вас, стоящую настолько выше всех слабостей вашего пола? С радостью выполняя свой долг, вы отдыхаете за поучительным чтением и оживленными беседами; вы имеете возможность предаваться самым разнообразным невинным наслаждениям; как же могли проникнуть в вашу душу страхи, разочарование и беспокойство? Увы! Если бы это и не подтверждалось слишком очевидно вашим письмом, то по одному только переживаемому ВАМИ волнению я догадался бы о разрушительном действии суеверия. Только суеверие в состоянии нарушить мир чистой души, не утоляя страстей души развращенной; суеверие, завладев душой человека, способно навсегда нарушить ее покой.
Мне, сударыня, издавна знакомо гибельное влияние религиозных суеверий; подобно вам, я когда-то изнывал под игом религии, и если бы путем здравых размышлений я не преодолел заблуждения, то и ныне еще вместо того, чтобы утешить вас и внушить вам доверие к собственным силам, я мог бы только разделять ваши волнения и, может быть, даже потворствовать укреплению в вашей душе роковых представлений, которые вас терзают. Благодаря разуму и философии мой ум давно уже обрел успокоение; я изгнал мучившие его когда-то ужасы. Каким счастьем почел бы я приобщить вас к тому покою, которым наслаждаюсь сам. И разрушить чары сковавших вас предрассудков!
Между тем, не имея на то вашего согласия, я никогда не осмелился бы открыть вам образ мыслей, слишком вам чуждый, ни бороться с роковыми предрассудками, от которых, как вас уверяют, якобы зависит ваше счастье; я продолжал бы таить про себя чувства, ненавистные большинству людей, привыкших на все смотреть глазами судей, явно заинтересованных в том, чтобы вводить их в заблуждение. Но теперь священный долг обязывает меня заговорить. Евгения, встревоженная, обеспокоенная, пожелала открыть мне свое сердце; она нуждается в моей помощи, она хочет сосредоточить мысли на предмете, от которого зависят ее покой и благополучие; я обязан открыть ей истину; хранить молчание дольше было бы преступлением; и если бы даже привязанность к ней не обязывала меня ответить на ее доверие, я попытался бы разрушить призраки, терзающие ее, из одной только любви к истине.
Поэтому, сударыня, я буду с вами откровенен. Может быть, мои мысли, на первый взгляд странные, при ближайшем рассмотрении перестанут вас смущать. Разум, честность, правдивость не могут быть чужды такому уму, как ваш; я призываю вас, успокоив встревоженное воображение, внять строгой рассудительности, довериться разуму и размышлению, отбросив привычные предрассудки и суеверия. Природа наделила вас нежной и чувствительной душой, одарив ее ярким воображением и некоторой дозой меланхоличности, предрасполагающей к мечтательности. Именно эти-то свойства и служат источником страданий, которые вы ныне испытываете. Благодаря вашей доброте, чистоте, искренности вы не в состоянии заподозрить других во лжи и коварстве. Благодаря мягкости характера вы неспособны оспаривать мнения, которые возмутили бы вас, если бы вы снизошли к их внимательному изучению. Вы предпочитаете полагаться на суждения других и скорее целиком подписаться под их представлениями, чем обратиться за советом к собственному разуму и просвещенности. Живость воображения заставляет вас жадно схватывать рисуемые перед вами яркие образы; люди, заинтересованные в вашем беспокойстве, злоупотребляют вашей чувствительностью, чтобы вас запугать; они вселяют в вас трепет такими понятиями, как смерть, страшный суд, ад, вечные муки, вечность. Они заставляют вас бледнеть при одном только имени неумолимого судии, чьих приговоров ничто не в силах отменить; вам кажется, что вы окружены карающими демонами, несущими отмщение жалким созданиям этого судии; и вот уже ваше сердце преисполнено ужаса; вы ежеминутно страшитесь оскорбить, неведомо для самой себя, этого своенравного бога, всегда угрожающего и всегда разгневанного; и в силу свойственной вам последовательности, каждая минута вашей жизни, которая должна бы быть отмечена счастьем и покоем, оказывается отравленной волнениями, подозрениями, паническим страхом, которым не место в такой чистой душе, как ваша. Тревоги, вызываемые этими зловещими представлениями, лишают вас веры в собственные силы; ваш разум подавлен призраками, порожденными вашим же воображением; вы поддаетесь растерянности и унынию, вами овладевает недоверие к себе, и вы оказываетесь одураченной людьми, которые, распаляя воображение и затмевая разум, давным-давно добились власти над всем миром и убедили разумные существа в том, что разум для них бесполезен и даже опасен.
Такова, сударыня, извечная проповедь апостолов суеверия, целью которых всегда было и будет уничтожение разума с тем, чтобы безнаказанно подчинять себе человечество; коварные служители религии оказываются всюду тайными или явными врагами разума, потому что разум всегда противился их намерениям; повсюду они порочат разум, боясь, что он свергнет их господство, разоблачив их замыслы и лживость их басен; повсюду они стремятся возвести на обломках попранного разума царство фанатизма и фантастики. И чтобы вернее достичь этой цели, они беспрестанно запугивают смертных картинами ужасов, они поражают и пленяют их воображение чудесами и тайнами, они забивают головы загадками, вселяют в людей неуверенность в себе; они доводят их до отупения обрядами и церемониями, они наполняют умы страхами и подозрениями, они завораживают их образами будущего, не только не дающими истины и блаженства здесь, на земле, но и сбивающими с истинного пути к счастью, искореняющими в глубочайших тайниках человеческой души самую возможность счастья.