Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Голос звучал уверено, но каких трудов ей это стоило. Пожалуй, большей мукой было лишь ровно и с задумчивой тенью полуулыбки смотреть перед собой и ни за что не оборачиваться – она нарочно встала так, чтобы столик их остался где-то по левую руку. Иначе бы не выдержала этих взоров, устремленных на нее с излишним вниманием. Пусть и от прочих собравшихся она внезапно получила не меньшую долю интереса, то были почти незнакомые лица.
Перед ними – не так страшно.
Перед ними – не так опасно.
И нынче бы зажечь не мог, —
Вот для чего возьми назад,
Возьми назад.
Кажется,
Впрочем, сейчас мелодия воспринималась так, словно впервые: стоило лишь выдохнуть для перехода ко второй строфе, и сразу же вернулся страх – она не понимала, где вступить вновь. Если бы не diminuendo – явно подсказка от Ольги – Катерина, возможно, опять бы упустила не один десяток тактов, прежде чем продолжить.
Слова любви возьми назад,
Другую ими успокой!
И ощутила на себе чей-то тяжелый взгляд, вначале воспринятый за порицание её неопытности и ошибки. Столь ожидаемо.
Однако, найдя адресата – юная девочка с чудесными каштановыми кудрями и мягкими чертами лица, что так резко контрастировали с темными глазами, смотрящими на нее так пристально – видела что угодно, но не укор. Злость. Раздражение. Боль.
Ничего общего с её вокальными данными. Но, возможно, что-то, пробужденное этим романсом.
Я знаю, лгут они порой,
Хотя б не знать была я рада!**
Не романс – прощание. Быть может, неспроста пришли на ум именно эти строки, неспроста она не могла повернуть головы. Безлично и чужими устами сказать то, чего не суметь никогда своими – это ли не спасение?
Если для нее спасение еще возможно.
Ольга мягким diminuendo подвела игру к концу, а Катерина ощутила, как подгибаются ноги. Новый вздох вышел каким-то судорожным, словно паническим, перед потерей сознания – но она не намеревалась падать в обморок. И хоть как-то показать, чего ей стоил этот выход к прекрасному темному роялю, с которым Ольга словно бы сроднилась – столь виртуозно она извлекала музыку из этого инструмента.
Столовую заполнили аплодисменты. Кто-то даже подошел выразить свой восторг, хотя Катерина была готова опровергнуть все те слова, что ей адресовали – она и на сотую долю не владела голосом, как ей говорили. Это было недурно, бесспорно, но не более.
– Вы зря смущались, Катрин, – она даже и не заметила, как рядом оказалась Евгения Максимилиановна, и едва подавила в себе порыв вцепиться в её руку, желая спасения и хоть какой-то опоры в этом внезапно покачнувшемся мире. – Вы исполнили свое задание с блеском.
Герцогиня улыбалась, и Катерина совершенно не понимала, каким чудом у нее нашлись силы сделать то же, да еще и ответить совершенно ровно, с долей доброй шутки:
– Полагаю, после такого гостям стоит познакомиться с настоящим искусством. Вы ведь не откажете?
– Всенепременно, – рассмеялась Евгения
– Похоже, это не было столь прекрасно, как меня уверяли, – с иронией произнесла Катерина, опускаясь на самый край услужливо выдвинутого резного стула. – Или же Его Высочество решили избежать своей участи?
Из всех собравшихся за фант действительно не расплатились лишь цесаревич и Мария Максимилиановна, однако последняя ожидала окончания вокального перфоманса, в то время как Николай куда-то исчез. Вместе с братом и кузеном. Граф Шереметев остался в женском обществе, о чем не преминула отпустить шутку Сашенька Жуковская, вгоняя молодого поручика в краску.
Дожидаться возвращения покинувших их общество по-английски никто не стал: Сашенька, как только закончились поздравления с успешным дебютом в адрес Катерины, продолжила действовать согласно выбранной на этот вечер роли, и вскоре свое задание получила старшая герцогиня Лейхтенбергская, вынужденная убеждать графа Шереметева жениться на ней. Бедный поручик хоть и понимал, что все это не более чем шутка, но от столь явного внимания особы высокого происхождения уже был ни жив, ни мертв. Он попытался было окончить эту сценку напоминанием о её семейном статусе, однако ожидаемого эффекта это не возымело, и он еще добрых минут шесть искал причины отказать настойчивой барышне, с каждой новой фразой все больше входящей во вкус.
За этим крайне занимательным представлением никто и не заметил возвращения троих Великих князей. Разве что кроме Сашеньки, от которой едва ли что-то могло бы укрыться (хотя бы потому, что она сидела лицом ко входу и внимательно наблюдала за каждым). Для Катерины же, расположившейся напротив нее и бессознательно сжимающей в ладонях драгоценное кольцо, движение за спиной вовсе не существовало – помимо того, что она была увлечена презабавнейшей сценкой, так еще и запоздалая дрожь, помноженная на осознание произошедшего, служили дополнительным щитом от всего внешнего. Только сейчас она поняла, как гулко стучит сердце и кровь в висках, как туго сдавливает грудь корсет, сколь противна похолодевшим рукам ткань перчаток.
То, как переглянулись между собой Сашенька и Евгения Максимилиановна, как бросила одобрительный взгляд куда-то вперед Мари Мещерская, как удивленно вскинул брови граф Перовский, прошло абсолютно мимо нее.
И потому короткое «Катрин» было что пушечный залп, прогремевший над головой.
До оглушительной тишины в ушах.
Обернувшись, замерла; глаза расширились от ошеломления, а с силой сдавленное в ладони кольцо острой гранью оставило порез на тонком материале перчатки.
Ради такого зрелища, наверное, стоило преодолеть свой страх, потому что три Великих князя разом, один из которых по совместительству являлся Наследником Престола, одновременно преподносящих цветы фрейлине – слишком ирреально. Достойно какого-нибудь французского романа, где все трое непременно были бы страстно влюблены в главную героиню. И если учесть, что сцена имела место быть посреди заполненной гостями столовой, это добавляло оной эффектности.