Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Катерина отставила креманку, не проглотив больше ни кусочка. Аппетит, и без того вялый, пропал абсолютно.
– Бедная девушка, – тихо протянула она. Эллен хмыкнула.
– Глупая барышня, – озвучила она свое мнение и, на вопросительный взгляд подруги, пояснила, – была бы умнее – давно бы перестала надежды питать. Но нет, все еще чего-то ждет.
Эллен, имеющая натуру легкую, в чем-то даже беззаботную, не могла понять длительного и крепкого чувства без взаимности и каких-либо перспектив. Она легко восприняла свою расстроившуюся свадьбу, моментально переключившись на поиск нового романа, словно бы речь шла не о спутнике жизни, а о паре новых перчаток. Ей было странно видеть полный тоски взгляд, которым принцесса одаривала цесаревича всякий раз, стоило ему появиться в
Еще успеет раскрыть глаза и увидеть, как много вокруг нее не менее достойных претендентов на руку и сердце. Взять хоть бы графа Шереметева, который с не меньшей преданностью и любовью, что она адресует цесаревичу, смотрит на нее. Она не хуже – а то и лучше – должна знать, что ей не мечтать о браке по любви, тем более с Наследником Престола, если того не пожелают ее родители. Она должна уметь смиряться и находить в этом счастье.
Иначе душа ее увянет.
Такой была судьба всех женщин. Особенно имеющих высокое положение.
***
Как бы Николай ни старался, ощущение чего-то неотвратимого глушило всяческую радость от приятного вечера в кругу близких ему людей. Это начинало походить на паранойю или же на абсолютно глупую – не пристало ему столько рефлексировать – подавленность, вызванную предстоящим путешествием, но он явственно чувствовал, что эта картина, дорогая ему сердцу, больше не повторится. Останется где-то внутри, теплым воспоминанием, но вновь в жизнь не воплотится. Ни этот звонкий смех Катерины, порой все же не сдерживающейся – его попытки согнать грусть с её лица все же имели некоторый успех; ни воодушевленный настрой Саши, сегодня раскрепощенного более обычного; ни итальянские мотивы каких-то романсов, что на два голоса выводили кузины. Всему этому уже не бывать, и что будет тому виной – он не понимал. А потому желал встать и уйти из зала вовсе: вся эта атмосфера веселья и беззаботности отчего-то сегодня была особенно тягостна. И дело было совершенно не в том, что Катерина танцевала не с ним – приближение скорого отъезда почему-то не радовало. Частично он бы мог соотнести это с нежеланием надолго оставлять родину, которую любил крепко и всеобъемлюще, частично – с вынужденным визитом для сватовства, которое сейчас ему казалось несвоевременным. И, конечно же, имела место быть разлука с Сашей. Однако главная причина находилась где-то значительно глубже и так просто показываться не соглашалась.
– При Дворе становится опасно – то новые Ваши поклонницы, то старые. Я не завидую Вашей будущей супруге.
Возникшая рядом ровно в момент, когда цесаревич все же вознамерился исчезнуть из переполненного огнями и музыкой зала, Катерина как-то шумно выдохнула, словно бы тоже предпринимала попытку побега – правда, причины тому он найти не мог. Но без лишних слов предложил руку, что была тут же принята.
– Вас пугают фрейлины? – притворно изумился Николай, выводя Катерину в мрак ночи, едва расцвеченный китайскими фонариками и бесчисленной россыпью звезд на черном покрывале летнего неба. – Мне казалось, разобраться с ними Вам труда не составляло.
– Ваше Высочество!.. – возмущенным шепотом отреагировала та, сдерживая улыбку. – Это прозвучало крайне… жестоко. Однако, меня тревожат отнюдь не свитские.
– Вы все же ревнуете, Катрин?
– Скорее, сочувствую всем этим барышням. И в особенности – принцессе Ольденбургской. Она еще не осведомлена о Вашей помолвке?
Цесаревич нахмурился. Спрашивать о том, кого ему благодарить за длинный и не к месту развязывающийся язык, не было смысла. Те слухи по дворцу когда-то гуляли едва ли не сильнее, чем сейчас, но уже о Катерине, да и до сей поры не утихли полностью.
– Если Вы боитесь принцессы, смею Вас уверить – напрасно.
Катерина покачала головой, огибая вековой дуб и выходя к воде.
– Не думаю, что у меня есть основания для подобных страхов.
Она говорила
Особенно Екатерина. Она и вправду была ему дорога, но чувство это имело скорее родственную природу, нежели романтическую. Впервые разглядев ее на балу, когда им довелось вместе танцевать мазурку, он, признаться, заинтересовался юной принцессой. Однако флер довольно скоро развеялся, и образ, созданный при первом взгляде на нее, не сошелся с тем, что он узнал. У них было немало общего, они могли часами беседовать о поэзии Лермонтова, споря до хрипоты, говорить практически обо всем, имея уверенность – все сказанное останется тайной двоих. Николай был готов поддержать уставшую от семейных тягот принцессу, дать ей утешение, но не более. И то, каким преданным взглядом она смотрела на него, лишь сильнее давило на него.
Когда произошел разговор с Императором о визите в Данию с матримониальными целями, он поспешил лично уведомить об этом принцессу, зная, сколь невыносимой станет для нее эта новость, если будет получена из чужих уст. Он искренне надеялся, что она сможет понять – все действительно кончено. Уже давно и без права на возврат. Надеялся, что она не затаит на него обиды и примет судьбу, как вынужден был принять он, беря в руки портрет будущей невесты. Но в момент, когда он изъявил надежду на то, что принцессы – немецкая и датская – сумеют подружиться, в темных глазах напротив он увидел ясный ответ.
И от того, с каким тяжелым чувством эти глаза сегодня неотрывно следовали за ним, утверждался в своем ощущении.
Екатерина не смирится.
Хотелось лишь верить, что она не унаследовала гены своей матери и никак открыто не выразит своих мыслей и желаний. Менее всего он бы желал страданий будущей супруге и пройти тот же путь, что и его мать. Пусть линии поведения цесаревича и Императора были совершенно разными, и цесаревич никогда не стремился найти себе фаворитку. Назвать этим унизительным словом Катерину не поворачивался язык – она была чем-то – кем-то – большим. Той, к кому он бы не посмел даже притронуться, зная, что не имеет прав. Той, кого эгоистично желал бы всегда видеть рядом, до самого конца, но – вновь! – не имел прав.
– Мы думали провести завтрашний день в Сергиевке, – произнес Николай, делая над собой усилие, чтобы выглядеть таким же расслабленным, как и всегда. – Составите нам компанию?
Он ожидал, что Катерина сошлется на усталость или какие-то несуществующие дела (чем могла быть занята фрейлина, чья государыня отбыла из дворца?), как она поступала с завидной частотой, но та вдруг безмятежно улыбнулась, оборачиваясь:
– Почту за честь.
Впрочем, тут же делая несколько шагов, чтобы увеличить между ними расстояние, и медленно двинулась вдоль воды, придерживая юбки светлого платья. Лунный свет играл с драгоценными камнями ожерелья, привлекая внимание к изящной шее, что была едва ли прикрыта несколькими завитыми локонами, спадающими из высокой прически. Николай завороженно изучал её хрупкую фигурку, зябко кутающуюся в полупрозрачный шарф, наброшенный на худощавые плечи. Бледная кожа, казалось, светилась ярче этих бриллиантов (впрочем, он не был уверен, что ожерелье составляли именно они), будто пронизанная лунным светом. И вся она, такая далекая, чужая, казалась видением, до которого нельзя дотронуться – растает дымкой.
Но он мог смотреть. Бесконечно. И хотя бы это право у него никто не отнимет. Наблюдать издалека и быть счастливым просто одним её существованием.
Пожалуй, завтра стоило не только отправить письмо отцу касаемо графа Шувалова, но и уговорить Перовского дозволить ему и Саше остаться на пару дней в Александрии – возможно, уехать туда сразу из Сергиевки, благо, расстояние малое. Даже если граф донесет об этом отцу, он найдет, как объясниться: в конце концов, что дурного в желании последние дни перед отъездом провести наедине с братом, без лишних глаз и ушей, без учителей и наставников, без бдительного ока воспитателя? Ему нескоро теперь придется увидеть родные места, и неизвестно, кому в разлуке будет тяжелее – ему или Саше.