Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Вы на себя наговариваете, – все еще открыто улыбаясь, проговорила Катерина, обращаясь к герцогу Лейхтенбергскому, – Ваши стихи отнюдь не бездарны. Я бы с радостью услышала продолжение.
– В том заслуга моей музы, – галантно коснувшись губами затянутой в белоснежную лайковую перчатку руки, он явно намеревался было исполнить её пожелание, но Сашенька громким голосом возвестила:
– Фант оплачен, – после чего передала карманные золоченые часы их владельцу и вернулась к списку заданий, одновременно с этим гуляя рукой под покрывалом, дабы выловить новую вещицу.
Неспроста Жуковская так быстро вернула внимание собравшихся к игре: еще с самого начала, когда она только
Довольно усмехнувшись, но так, чтобы это восприняли за реакцию на представление, разыгранное графом Шереметевым, обязанным ангажировать любую барышню, находящуюся за соседним столиком, на тур вальса, Сашенька мысленно уже вспоминала, как выглядит вещица, принадлежащая Катерине, чтобы не вынуть оную раньше времени. Напрасно собравшиеся думали, что она не запомнила всего и не сумела соотнести со списком.
Впрочем, её интерес распространялся не только на подругу (коей она уже давно воспринимала Катерину), но и на прочих участников этого собрания, разделивших один столик: Александр Александрович, обычно в компании застенчивый и старающийся лишний раз не привлекать к себе внимание, был вынужден перед услужливо принесенным графом Шереметевым зеркалом нахваливать себя, что изрядно повеселило всех, а самого Великого князя заставило смутиться поначалу. А уж летящие со стороны собравшихся «подсказки» с лучшими качествами, которые еще не были перечислены, еще пуще вгоняли его в краску. Однако веселый смех, что не умолкал еще с момента начала игры, сделал свое дело, и к концу представления Александр Александрович, казалось, даже вошел во вкус.
Едва ли знающей, что есть грусть, Евгении Максимилиановне выпало целую минуту изображать обиду, пока остальные всеми правдами и неправдами (а кто-то даже не совсем честными способами, на что она сама попеняла брату по окончании своего задания) силились сменить её настроение. И если первые секунд пятнадцать она стоически удерживала маску неприступности и злости на весь мир, то позже уже можно было заметить, как подрагивают уголки сложенных бантиком губ, и каких усилий ей стоит не дать прорваться смеху. Хотя, по итогу, на исходе последних секунд самообладание герцогиню покинуло, за что стоило «благодарить» цесаревича, явно включившегося в нечестную игру. Пряча выступившие в уголках глаз слезы за раскрытым веером, она удостоилась шутливого комментария брата о «неподобающем светской барышне громком смехе» и еще с минуту обменивалась с ним колкостями.
Мари Мещерская и вовсе была обряжена цыганкой и пошла гадать каждому, кто расположился за столиком, а после даже перешла к соседним. Причем, свой перфоманс она начала крайне колоритно – исполнением пары куплетов настоящего цыганского романса, что изрядно удивило как саму Жуковскую, так и Катерину, не подозревавших в этой сдержанной, серьезной барышне такого артистизма. Даже говор её существенно изменился – французское грассирование уступило место звучности. Быть может, тому виной оказалась близость Александра Александровича, или же повлияло общее настроение вечера, но она и впрямь раскрылась с новой для большинства стороны.
Когда Сашенька озвучила новое задание, и в игре оказалось золотое кольцо с изумрудом, Катерина вздрогнула – улыбка на губах Жуковской не сулила ей добра. Даже при том, что до сего момента условия выкупа фантов были абсолютно
Как и иные барышни дворянского происхождения, Катерина обучалась и танцу, и музыке, и живописи. Однако если вальсировать ей удавалось более чем достойно, рисовать – вполне сносно, музицировать на клавикордах – по настроению и лишь при огромном желании, то пение, даже при наличии развитого слуха и недурного голоса, едва ли шло как должно. Она даже домашних концертов стремилась избегать, а уж вечер с такими гостями… вызывал в ней искреннее содрогание.
– Катрин, прошу Вас, спойте, – Евгения Максимилиановна, приметившая, как она замешкалась, умоляюще взглянула на нее, словно бы от ее согласия зависел успех всего вечера. Напрасно Катерина надеялась переключить внимание герцогини – та упрямо стояла на своем, не желая даже слушать о том, что голос княжны едва ли подходит для подобных развлечений. Последняя тонкая ниточка, ведущая к спасению, оборвалась, стоило бросить взгляд на цесаревича – он отнюдь не думал, как бы освободить ее от цепких рук своей кузины.
Точнее, его предложение выглядело еще более диким, нежели задание от Сашеньки.
– Я могу выкупить Ваш фант, – в ответ на её безмолвную просьбу отозвался Николай, едва заметно улыбаясь. – Однако, он будет храниться у меня до того, пока Вы не исполните мое желание. – И спешно добавил: – Обещаю, ничего предосудительного.
Катерина переменилась в лице и тут же отвернулась, дабы цесаревич не сказал еще чего-либо, способного опорочить ее в глазах собравшихся. И мысленно проклиная свою неосмотрительность – стоило отдать в игру нечто менее ценное, нежели помолвочное кольцо: тогда бы удалось уклониться от исполнения задания, не слишком расстроившись от потери мелкой вещицы. Однако именно кольцо, что прокручивалось на пальце в волнении тогда, первым оказалось под рукой. И теперь она расплачивалась за этом.
Поколебавшись, Катерина перебрала ноты, стопкой сложенные на краю рояля и протянула тонкую папочку Ольге Смирновой, сегодня развлекающей гостей своим восхитительным исполнением Глинки, Алябьева и Баха. Памятуя о любви герцогинь Лейхтенбергских к итальянским композиторам, она остановилась на сонате Скарлатти, действуя согласно заданию, самолично уже вынужденная переложить любую поэзию на произвольно выбранную мелодию.
В памяти сами всплыли строки Лермонтова, прочтенные не так давно и потому решившие судьбу этого несуществующего романса. Но стоило сказать, что задача, вставшая перед ней, выглядела даже куда сложнее, чем выпавшее герцогу Лейхтенбергскому стихосложение – пусть и плести строки, даже зная парные рифмы, ей было непросто, там не существовало необходимости за несколько секунд определить, как ляжет ритм фраз на мелодию. А перебирать до бесконечности поэзию и ноты она не могла.
Оставалось лишь надеяться, что Ольга сумеет каким-то образом подстроиться, поймать эту тонкую нить, которая должна связать воедино две абсолютно разрозненных материи. Хотя в момент, когда её уже наверняка утомившиеся пальцы взяли первый аккорд, выпуская на волю весенние переливы минорного ряда, Катерина как-то внезапно совсем потеряла веру в успех. И потребовалось около пятнадцати тактов, чтобы, тяжело сглотнув, все же разомкнуть губы.
Возьми назад тот нежный взгляд,
Который сердце мне зажег