Плачь обо мне, небо
Шрифт:
И почему-то вызывало желание рассмеяться. Нервно.
К счастью, все трое не имели к ней романтического интереса. Иначе бы это было слишком… глупо.
Бездумно поднеся ладонь к губам, Катерина все же не сдержала недоверчивого смешка.
– У моей сестры появилась конкуренция, – сообщил герцог Лейхтенбергский, вручая ей букет из девяти бордовых роз и веточек лаванды. Восхищение читалось не только в выборе цветов, но и на его лице. Впрочем, разбавленное широкой улыбкой, напоминающей – это лишь умение держаться в свете, ухаживать за женщинами и наслаждаться своим положением. Ничего серьезного.
– Вы мне льстите, – с легким кивком благодарности принимая этот знак внимания,
– Никакой лести, – вдруг подал голос Александр Александрович, протягивая одиннадцать белых камелий. – Вы вправду прекрасно пели.
– Ваш комплимент для меня дорогого стоит, – она мягко улыбнулась, краем сознания отмечая, что он в узком кругу становится куда уверенней, словно бы присутствие брата дарит ему чувство защищенности и возможность говорить и действовать свободно. В который раз она поражалась, сколь сильной была между ними связь.
Подошедший безмолвно слуга забрал из её рук оба букета, и Катерину отчего-то посетила уверенность, что оные вечером окажутся в её спальне: наверняка все нужные приказания были отданы заранее. Цесаревич не мог не продумать все до мелочей.
И к слову о нем.
Герцог Лейхтенбергский и Александр Александрович вернулись на свои места, но Николай продолжал стоять перед ней, и смелости посмотреть ему в глаза не хватало. Взгляд упорно цеплялся за едва проглядывающие за полураскрытыми бутонами ослепительно белых роз (какое же счастье, что лишь три – не двадцать одна***) волнистые язычки таких же белых ирисов. В очередной раз – море неоднозначности.
Не хочу Вас терять. Ценю нашу дружбу.
Невинная влюбленность.
До тошноты пересохло в горле.
– Это был лишь выкуп фанта, не стоило, – надтреснутый голос, но все же прямой взгляд. И абсолютная правда – ни к чему были эти цветы, которых она не ждала и не желала. Ни от кого.
– Однако вид у Вас был такой, словно Вы шли на эшафот, – заметил цесаревич, и от этих слов вся неловкость рухнула; в груди всколыхнулась благодарность.
– Вы мастер комплиментов, Ваше Высочество, – губы дернулись в слабой улыбке, за которой скрылась болезненная горечь, пронзившая сердце при случайном соприкосновении рук – букет нашел своего адресата. Тяжелый запах свежих роз, прижатых к груди, окутал плотным облаком, побуждая как можно быстрее от них избавиться – сейчас они вызывали лишь головокружение.
К счастью, все тот же слуга вернулся, чтобы забрать и этот знак внимания, а раскрытый у лица веер парой взмахов отогнал удушающий аромат.
– У нас возникло некоторое… le difficult'e, – вдруг сообщила Жуковская, о чем-то до того совещавшаяся с Марией Максимилиановной, напоминая, что игра еще не завершена. – Мы ошиблись с подсчетом фантов, и задания подошли к концу.
– Однако остался еще один не разыгранный фант, – подхватила старшая герцогиня Лейхтенбергская, бросая многозначительный взгляд на цесаревича. – Мы пришли к мысли, что это неслучайно: Никса слишком хорош во всем, чтобы давать ему простые задания.
– Так что мы оставляем за собой право коллективно придумать задание чуть позже. А до того фант будет у нас, – внезапно закончил за барышень герцог Лейхтенбергский. В глазах его плескался неприкрытый смех, на что цесаревич лишь недобро сощурился, догадываясь, что кузен намеренно выдаст идею по-изощреннее, но ничего не сказал.
На том и сошлись.
К вящей радости Катерины после фантов столь же явно порождающих неловкость игр начато не было: танцевали мазурку и вальс-галоп, где она всеми силами старалась оказаться в паре с незнакомыми ей кавалерами, учинили жмурки, а после ужина перешли к карточным играм. Но, с учетом времени, Катерине, не
– Мы думаем завтра катания устроить, – вдруг произнесла Евгения Максимилиановна, когда Катерина уже намеревалась покинуть тех, в чьем обществе провела последние часы. – Составите нам компанию, Катрин?
Та помедлила, прежде чем ответить: взгляд её невольно скользнул по нарочно старающемуся не смотреть на нее Николаю. И хотя бы за это она была ему благодарна.
– С превеликим удовольствием, Ваше Высочество, – выдавив из себя слабую улыбку, она присела в быстром книксене и тихо покинула зал.
В конце концов, в этом не было ничего дурного.
Комментарий к Глава семнадцатая. Оттают мечты, погибшие в лютый мороз
* приведено реальное письмо Александра к сыну, полученное оным примерно за неделю до отъезда.
** подразумевалось «Возьми назад тот нежный взгляд» Лермонтова, строки от мужского лица заменены на строки от женского соответственно.
*** двадцать одна роза означала вечную любовь.
Глава сравнительно короткая, легкая, значение имеет больше атмосферно, нежели сюжетно. И, возможно, даже неспроста она выпала на юбилей работы – 2 года с начала публикации, 3,5 года с момента задумки всего этого уже-совсем-не-сказочного произведения. Простое мое «спасибо» и отписывающимся (как сюда, так и в ЛС), и молчащим, и выходящим сюда из поисковиков. Работа в любом случае получит свой финал, но ваша поддержка для меня многое значит.
========== Глава восемнадцатая. Шлейф бесследно тающих мгновений ==========
Российская Империя, Царское Село, год 1864, июнь, 6.
Те дни, что сменяли друг друга в начале лета со стремительностью речного потока, близящегося к водопаду, сливались в единую картину безмятежности и спокойствия, заслонивших внутреннее напряжение. Тихие рассветы, утопленные в молочном тумане, пронизанном золотом лучей восходящего солнца, где так отрадно было неспешно бродить по парковым аллеям, порой нарушая тишину раннего утра легкими беседами без сколько-нибудь значимых тем. Завтраки в висячем садике, среди распускающихся цветов, чей запах окутывал сладким облаком и расслаблял каждую клеточку, зачастую сопровождающиеся показом какого-нибудь водевиля, поставленного почти спонтанно. После полудня – прогулки верхом по окрестностям Царского Села, зачастую оканчивающиеся скачками, где победа почти всегда оказывалась в руках Евгении Максимилиановны, безупречно держащейся в седле; а после – чаепития на траве, словно бы у каких-нибудь крестьянских детей, сбежавших в лесок с маменькиным самоваром и туеском, полным ягод, да еще и взятыми тайком с кухни пирожками. Они ведь в действительности почти втайне от слуг устраивали эти пикники, отказавшись от «гофмаршальских приготовлений», как это называл цесаревич, будто пытаясь отринуть свой высокий статус и необходимость делать все по уставу.
А вечером собирались в малой столовой, наслаждаясь ужином под пение кого-нибудь из фрейлин – позже обязательно исполнить итальянский романс вызывался кто-нибудь из юных Лейхтенбергских герцогинь, активно подначивающих и Катерину, уже и не надеющуюся, что её перфоманс, вынужденный глупой игрой, забудут. К счастью, её не раз выручал Александр Александрович, внезапно обнаруживший в себе тягу к музыке – впрочем, он с таким же упоением присоединялся к кузинам, самозабвенно распевающим во время верховых прогулок. Он и сам прекрасно чувствовал, что таланта не имеет, но харизма самого Великого князя и наслаждение, читающееся на его лице в те моменты, покрывали все, принося немало веселых минут собравшимся.