Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Она пока об этом даже не помышляет, – с явным облегчением в голосе отозвался Великий князь, чем заслужил легкую улыбку со стороны брата – тот в который раз задумался, что при необходимости будет всеми силами отодвигать момент его женитьбы. Либо же найдет способ устраивать ему встречи с дамой сердца. Цесаревичу претили адюльтеры, но счастье Саши было во сто крат дороже.
– Фрейлине Императрицы сложно остаться незамеченной, тем более что она часто появляется на балах и вечерах с mademoiselle Жуковской, а вокруг той всегда немало кавалеров. Ей даже Литвинов не так давно интересовался.
Великий князь на это удивленно округлил глаза, силясь
– Николай Павлович? Да ему ж четвертый десяток пошел, – представить помощника своего воспитателя рядом с юной фрейлиной матери он не мог, хоть и относился к тому с теплом.
– Судя по тому, как беззастенчиво mademoiselle Жуковская флиртует с каждым своим кавалером, ему не на что надеяться.
– А я полагала, что обсуждать чужие романы свойственно только скучающим фрейлинам, – цокнув языком, протянула вошедшая в гостиную Катерина, успевшая уловить последние фразы диалога. Она переменила платье на домашнее, из плотной ткани и с высоким воротником, успела переплести волосы (наверняка не без помощи Марии, стоящей за её левым плечом) и держала в руках мундирный полукафтан, по всей видимости, намереваясь его вернуть законному владельцу.
Цесаревич, моментально обернувшийся на звук её голоса, поймал в зеленых глазах насмешку; губы его сложились в ответную саркастичную улыбку:
– И подслушивать чужие разговоры – тоже.
– Для приватных бесед следует запирать двери и говорить шепотом, – словно прописную истину сообщила ему Катерина, вместе с Марией проходя к диванчику.
– Боюсь, это лишь подогреет аппетит к чужим беседам и вызовет скорую смерть от любопытства. Не хотелось бы брать грех на душу.
– Вы хотите сказать, что я питаю страсть к подслушиванию? – зеленые глаза сузились.
Николай изобразил искреннее удивление.
– Помилуйте, Катрин, мы ведь говорили о фрейлинах.
– Так значит, сплетничали, – подвела итог она, с трудом сдерживая улыбку. Сидящая рядом Мария, понимающе переглянувшись с Великим князем, прикладывала те же усилия, дабы сохранить серьезность.
– Каюсь, не без греха, – повторив жест, что ранее адресовал брату, цесаревич признал поражение; глаза его смеялись. Катерина все же отпустила самообладание прочь, позволяя себе улыбнуться, и с немой благодарностью протянула ему мундир:
– Думаю, этот грех Ваше благородство сегодняшним вечером покрыло.
Когда кончики пальцев случайно задели её холодные руки, Катерина вздрогнула и мысленно умоляла быстрее прервать этот внезапный тактильный контакт. Всевышний, вероятно, счел, что получил слишком много молитв с её стороны, посему исполнять просьбу не торопился, как не торопился и Николай просто забрать свой мундир.
– Зато Ваше покушение на мою жизнь еще не забыто.
Одарив цесаревича ошеломленно-негодующим взглядом, она недоверчиво хмыкнула:
– Сомневаюсь, что краткое купание могло так расцениваться. И, между прочим, Вы не вернули мне кольцо.
– И не верну до завтрашнего вечера, – безапелляционно уведомил её цесаревич. – Умейте проигрывать, Катрин.
– И это говоришь ты, – не смог дольше выдерживать роль безмолвного наблюдателя Великий князь, на пару с Марией Мещерской старающийся смехом не прервать этой увлекательной пикировки. – Вспомни, как ты полторы недели не разговаривал с отцом только потому, что не сумел сдержать обещания и проиграл в споре? Дулся, как мышь на крупу. Только представьте.., – обратился он уже к дамам.
Бросив уничижительный взгляд на брата-предателя, цесаревич
***
Российская Империя, Петергоф, год 1864, июнь, 11.
Катерина никогда не находила особого удовольствия в раннем пробуждении: в детстве все трое сестер Голицыных (даже ответственная и следящая за порядком Ирина) старались любыми правдами и неправдами вымолить у нянюшки и гувернантки возможность понежиться в постели еще хоть чуточку. Смольный, бесспорно, такой милости уже предоставить не мог, поэтому, после его окончания, Катерине казалось, что ничто больше и никогда ее уже не заставит просыпаться так рано: зимой даже задолго до рассвета.
Она еще не знала, что ей уготовано принять шифр Императрицы, который вновь вернет в ее жизнь строгий распорядок, не терпящий опозданий. Особенно в дни дежурств.
Но дело было не только в этом – ранние пробуждения любил цесаревич.
Когда впервые слуга передал ей записку о встрече на рассвете, она, признаться, растерялась. Однако ответила согласием. Другое «свидание» было уже визитом Николая, осмелившегося разбудить ее (чудо, что в ту ночь она ни с кем не делила спальню). И после как-то так повелось, что в Царском Селе большинство их тайных встреч, которые умелые сплетники уже приравняли бы к бурно развивающемуся роману, приходились на рассветные часы. Только в этих «свиданиях» не было ничего компрометирующего или носящего хоть сколько-то интимный характер: лишь неспешные прогулки по едва-едва пробуждающемуся саду, когда ни одна живая душа не может нарушить эту тонкую гармонию. Лишь короткие беседы, а порой и долгое молчание, словно ставшие причиной прожить надвигающийся день.
Эти утренние променады поддерживали равновесие в душе, но волновали сердце.
И они стали так привычны, что утро в Александрии непроизвольно началось для Катерины на рассвете, стоило лишь пташке зачирикать за окном, перекликаясь с такими же певунами. На удивление, сон будто испарился, стоило только открыть глаза, хотя весь Фермерский дворец еще явно был погружен в сладкую дрему, особо крепкую именно перед пробуждением. Одевшись, хоть и не без труда, самостоятельно (от корсета пришлось отказаться, будить служанок не хотелось), собрав волосы в две простых косы и подколов их шпильками, она выскользнула из спальни, почти на цыпочках продвигаясь вдоль по коридору.
Прогулка в одиночестве – тоже прекрасное начало дня.
На всей огромной территории Пейзажного парка, раскинувшегося внизу, близ побережья Финского залива, не было ни души. Возможно где-то между деревьев и пряталась охрана, привыкшая бодрствовать в пятом часу, ведь не могла же императорская резиденция обойтись совсем без тех, кто бдит каждый шаг и каждую мысль недоброжелателя, но ее было так мало, либо же она быть столь скрытна, что создавалось ощущение истинного единения с собой и природой. Даже Царское Село, столь уютное и по-домашнему простое, казалось просто переполненным свитскими в сравнении с Александрией. Отчасти Катерина могла понять, почему Николай желал остановиться здесь хотя бы на день – находиться в бесконечном напряжении, под прицелом сотен – тысяч! – пар глаз было воистину утомительно. И обрести пусть даже несколько часов блаженной тишины дорогого стоило.