Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– До моего отъезда – двое суток, – медленно произнес он, словно пробуя каждое слово и сомневаясь в его уместности. – Мне бы хотелось запомнить не только родные места, но и то, что спустя какое-то время станет мне навсегда недоступно, – обернувшись к жадно ловящей его откровения Катерине, он закончил, глядя ей прямо в глаза, – ощущение свободы.
Она тяжело сглотнула, невольно обхватывая себя руками – холодный ветер с Финского залива, налетающий порывами, вызывал озноб по телу.
– Вы говорите о своей судьбе, как о каторге.
Сказала и сама ужаснулась, каким хриплым оказался голос. И сколько горечи промелькнуло в усмешке цесаревича в ответ на эту фразу.
– Составите мне компанию? – мысль пришла
На запястье сомкнулись теплые пальцы, вынуждая последовать за спешно спускающимся по лестнице цесаревичем, даже не ставшим дожидаться ответа. Все еще недоумевающая княжна не стала протестовать, однако желала получить хоть какие-то объяснения. И не дождалась ни единого слова – весь путь, проделанный мимо капеллы и спуском через бескрайний парк, больше похожий на редкий лесок, прошел в полном молчании, и только загадочная улыбка на лице Николая, которую она могла видеть, слегка повернув голову, говорила, что он подталкивает её к личному осознанию чего-то.
Неспроста.
Мурашки под плотной тканью платья с длинным рукавом стали еще более отчетливыми, когда порывы холодного ветра усилились, но зрелище, открывшееся её взгляду, заставляло забыть о всяком неудобстве. Потому что оно не могло не восхищать, не вызывать внутреннего трепета, не заставлять влюбляться секунда за секундой все сильнее.
Перед ней во все стороны распростерлось глубокое гранитно-серое море, отразившее в себе тяжелые дождевые облака. Волны беспокойно накатывали на каменистый берег, то яростно поглощая каждый дюйм, то пугливо отступая и ненадолго затихая, будто пытаясь убедить случайного свидетеля в своем спокойствии. Где-то там, на горизонте слева, едва различимой полосой белели контуры Кронштадта, почти мираж, растворяющийся в синеве чистого неба. Невольно делая глубокий вдох и закрывая глаза, Катерина позволила себе слабо улыбнуться и запрокинуть голову, слушая, впитывая, забирая море в себя до капли. В этот момент едва ли существовало нечто, способное пошатнуть внезапно возникшую внутри гармонию. Даже теплая рука цесаревича, мягко сжимающая её собственную, воспринималась как должное – словно так было всегда.
И, распахивая глаза, шагнула с зеленой травы, из-под сени деревьев, на холодную прибережную гальку, ощущая её неровность через тонкую подошву туфель, но не придавая этому никакого значения. Хотелось с разбегу – в воду, обнять, почувствовать каждой клеточкой, слиться. Она и не знала до этой минуты, что может быть так хорошо.
До какого-то глупого рвущегося из груди детского смеха.
С наслаждением ступая по мелкому песку, порой вынужденная обходить крупные булыжники, Катерина не могла сдержать расслабленной улыбки, вызванной упоением этим спокойствием и безмятежностью. Все тело заполнила неописуемая легкость, словно бы не было этих мучительных месяцев, этих трагических событий, этих потерь. Словно бы впереди не рисовались тяжелые контуры расставания. Не на год – навечно. Бездумно наклонившись, чтобы поднять мелкий камушек и, даже не примеряясь, бросить его в холодную воду, что вновь лениво набегала волнами на каменистый берег залива, Катерина отстраненно проследила за тем, как тот скрылся из виду, уходя на дно. Рядом по колеблющейся глади пропрыгал почти такой же, но брошенный уже другой рукой – уже не сжимающей её собственную. Сознание даже не отследило момента, когда они разделились: это было совершенно неважно.
Не было нужды даже оборачиваться, чтобы понять, кто решил присоединиться к этой детской забаве. В каком-то странном порыве подхватив с берега пригоршню теплой гальки, Катерина запустила еще один камушек, пролетевший чуть дальше первого, но все равно, описав дугу, ушедший под воду. А вслед за ним, словно соперничая (впрочем, почему словно?),
Шумно выдохнув, Катерина едва удержалась, чтобы не отправить в полет сразу весь улов гальки, но вместо этого лишь поочередно кинула еще пару из тех, что лежали в ладони. И была удостоена усмешки за спиной.
– Будете и дальше так кидать, они едва ли пару аршинов пролетят, – сообщил ей цесаревич, подходя ближе: даже сквозь плотный шелк визитного платья она ощущала его тепло. Но прежде чем она сумела ответить на это, руки ее, держащей новый камушек, коснулась чужая рука. Простое осторожное прикосновение заставило внутренне сжаться и разве что не забыть, как дышать.
И порадоваться тому, что лица ее Николай сейчас видеть не мог.
– Ничего подобного, – отозвалась Катерина, готовясь запустить новый камушек, если бы только рука ее не покоилась в чужой ладони, становясь словно бы парализованной. Хотя внутренняя легкость и странно-приподнятый настрой никуда не делись, так и подталкивая на безумства.
– Хотите проверить? – поддел ее цесаревич, разрывая их короткий телесный контакт, за что она была готова возблагодарить Всевышнего.
Вместо ответа Катерина лукаво улыбнулась и подхватила с земли еще пригоршню отполированной волнами гальки; несколько шагов вперед – вода уже почти касается носков мягких туфель, а рука примеряется к броску. Она заметила краем глаза, как именно держал руку цесаревич, и намеревалась повторить этот маневр.
– Выигравший загадывает желание, – бездумно выставила условие, уже уверенная в своей победе. Или просто не сумевшая удержаться, что не сделать маленькое соперничество более острым.
Николай усмехнулся, принимая. И тут же делая бросок, даже не готовясь. Камешек сделал шесть прыжков, наконец соизволив утонуть. Следующий осилил меньшее расстояние, но прочие все же покрыли эту случайную ошибку. У Катерины едва ли имелись шансы – она умудрилась одержать победу лишь дважды, в то время как было проведено двенадцать попыток.
Но даже несмотря на этот проигрыш, она не прекращала тихо смеяться, перебрасываясь с Николаем колкими фразами на протяжении всей игры. Ровно до момента, пока её собственное глупое условие не обернулось против нее же:
– На эти два дня Вы забудете о своем социальном положении.
Жизнь без маски – то, что не мог позволить себе ни один из них. То, к чему порой слишком отчаянно стремилось сердце, чьи агонизирующие крики оставались не услышанными. То, к чему так располагала Александрия.
– К чему эти иллюзии, – севшим голосом отозвалась она, качнув головой.
– Уговор есть уговор, – решительно снимая с её пальца помолвочное кольцо, сообщил цесаревич с мальчишечьим упрямством на лице, тут же отступая, потому как потухшие зеленые глаза вновь вспыхнули, пусть даже негодованием.
– Ваше Высочество!.. – возмущенно задохнулась Катерина, что, конечно же, не возымело должного эффекта на Николая, явно не намеренного отдавать драгоценность.
Подхватив пышные юбки так, что из-под воздушных оборок проглянули не только украшенные лентами носы туфель, но и узкие щиколотки, она бросилась за цесаревичем. Каждый шаг давался с трудом – ноги увязали в мягком прибережном песке, а то и каблуки соскальзывали с мелкой гальки, но раззадоренная Катерина не желала остановиться: напротив, с каждой секундой по ее лицу все шире расползалась какая-то совершенно не приставшая приличной барышне улыбка, в которой проскальзывало коварство. Косы расплелись окончательно, и теперь короткие выбившиеся пряди стремились закрыть обзор, сдуваемые бьющим в спину ветром на лицо. Николай, похоже, тоже с этими абсолютно глупыми бесцельными салочками входил во вкус, порой останавливаясь и оборачиваясь, чтобы подпустить гоняющуюся за ним барышню ближе, а после вновь сорваться с места, меняя направление.