Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Откуда Вам известна эта история? Я полагала, что за давностью лет уже никто не знает правды.
– Бумага хранит то, что не дозволено хранить людям. Когда-то, играя с Александром в закрытой половине дворца, я нашел дневники своего деда. Возраст был именно тот, когда из любой находки создаешь целую легенду, а уж сердечные привязанности, сокрытые ото всех, как нельзя лучше для этого подходят. Потом как-то все забылось, но дневники так и остались лежать у меня, пока вновь я их не обнаружил перед своим путешествием по России: в дороге перечитал и обнаружил немало того, что упустил, будучи ребенком.
– Тогда, – княжна
Николаю не пришлось досконально изучать взятый лист бумаги, чтобы дать ответ: еще по тому, как был выведен вензель в виде буквы “М”, и как загибалась буква “д”, что было характерно стилю его деда, он мог утверждать, что это послание действительно писал Михаил Павлович. И имя той, кому оно адресовалось, также не являлось секретом.
– Абсолютно. Судя по всему, одно из последних его писем Аксинье.
– Существуют ли доказательства того, что Наталья не состояла в отношениях с Великим князем?
– А Вам так хочется обнаружить в себе царскую кровь, Катрин? – ироничный вопрос цесаревича отчего-то лишь усилил мрачность его собеседницы. Та, взглянув в глаза Николаю, с неясным ему холодом произнесла:
– Мне жаль, если я дала Вам повод думать обо мне в подобном ключе. Я не претендовала и никогда не стану претендовать на место в Вашей семье. Однако этого бы желал мой дядюшка.
С минуту цесаревич молчал, обводя пальцем контуры изящной чернильницы, почти опустошенной. Подобные истории не были редкостью для императорских фамилий, поскольку многим хотелось урвать свой кусок власти и славы, оказаться под лучами солнца, на вершине всего мира. Кто падал ниже — изначально ли получивший все человек, или же тот, кто желал взойти на ту же ступень, будучи где-то внизу? Кто вызывал презрительную жалость? И кому не хотелось сочувствовать? Наследник Престола не знал, какой должна быть его реакция. Чего ждали бы от него в этом случае родители, и чего ожидает княжна. Что было бы правильным — не по науке, а по справедливости.
Но сильнее его заботило то, как сплелись эти жесткие нити вокруг Катерины, плотно втянутой в дворцовые интриги со стороны ее дядюшки. Как чистая, светлая душа оказалась в руках человека, кажется, утратившего моральные принципы. И разум.
– Что ж, это объясняет его заинтересованность в том покушении, однако… неужто лишь в этом причина?
Николай действительно желал понять мотивы, что сподвигли старого князя на столь богомерзкие деяния, но искренне не мог этого сделать: либо Борис Петрович потерял рассудок, либо здесь имелись и иные причины. Цесаревич бы не сомневался, если бы оказалось, что сам Остроженский — прямой потомок кого-то из Великих князей: это бы сразу все объяснило. Но кровно он был связан с этим потомком - Катериной - лишь через свою сестру, что слабо походило на достойный аргумент. Либо Борис Петрович чего-то не договаривал, либо его разум окончательно помутился.
– Я не так хорошо осведомлена о прошлом дядюшки, чтобы утверждать что-то, однако, – княжна нахмурилась, припоминая все, что ей рассказывала маменька, – по отцу он был Трубецким, однако официально не признанным, и потому лишенным причитавшихся ему земель и титула. Дедушка умер в ссылке, где-то под Тобольском.
– Трубецкой… – Николай в упор посмотрел на собеседницу, – это может
Он не адресовал вопрос напрямую Катерине – скорее озвучил главную тревожащую его мысль. Княжна отвела взгляд, не зная, должна ли она сказать что-то в ответ на это: она и сама не понимала дядюшку, да и в целом тех, кто осмеливался пойти против царя. Однако правду говорят, что чужая душа – потемки: то, что им видится незначительным и абсурдным, для кого-то – причина достаточная даже для убийства.
– Судя по тому, что и у нынешних студентов-революционеров нет явных причин для выступлений, но оттого ситуация не меняется – человек слишком не поддающееся логике существо, – констатировала факт княжна.
– Ваши слова без доказательств могут счесть клеветой, даже если я доложу Императору о том инциденте в Михайловском, – вновь заговорил Николай, возвращаясь к главному – необходимости найти прямую улику против старого князя. И, боюсь, при его осторожности это будет не так просто сделать, пока он не решится на повторное покушение.
– Ваше Высочество! – Катерина вскочила с кресла, в ужасе смотря на цесаревича. – Если Вам жизнь не дорога, подумайте о государыне — она и без того в постоянном волнении за Вас!
– Я не намерен умирать сейчас, но второе покушение должно состояться. Только дослушайте меня, Катрин, прежде чем вновь твердить о моей глупости. Вы должны показать своему дядюшке, что готовы стать соучастницей, чтобы мы могли знать, когда и где все произойдет. Эта информация появится у жандармов — когда он попытается совершить нападение, у нас будут неопровержимые доказательства его причастности. Даже если он вновь будет действовать чужими руками: все разговоры между Вами и Вашим дядюшкой будут иметь свидетелей.
Слова цесаревича не были лишены смысла, и нельзя было отрицать, что он все неплохо продумал, однако Катерину не покидало волнение и даже страх. Делать Наследника Престола живой приманкой, даже имея все гарантии его неприкосновенности, было слишком опасно. Она и помыслить боялась о том, что его ранят, а самый ужасный исход и вовсе заставлял бледнеть и проклинать корсет, мешающий делать полноценные вдохи. В упор смотря на Николая, излагающего весь план в подробностях, княжна пыталась найти в себе силы выдавить хоть слово. Голос подчинился неохотно, в горле стоял ком, и каких усилий ей стоило произнести пару фраз — лишь Всевышнему известно.
– Я скорее лично подниму дуло пистолета на дядюшку, нежели позволю Вам рисковать своей жизнью.
Фраза прозвучала не менее оглушающе, чем реальный выстрел. Когда Катерина осознала, что именно сорвалось с ее губ, и сколько правдивы были эти слова, внутри все застыло. Казалось, даже сердце прекратило биться. Она действительно могла бы это сделать. И становилось страшно.
Николай, не менее своей собеседницы пораженный ее заявлением, замолк, рассматривая княжну так, словно бы видел впервые. Медленно выйдя из-за стола, замер в нескольких шагах от нее, не отводя взгляда. Молчание, густое и странное, длилось какие-то секунды, но в них даже жизнь растворилась, уступив место пустоте и тяжелому гулу в ушах.