Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Прежде, чем окончательно покинуть домашнюю императорскую церковь, Катерина замерла у иконы Николая Чудотворца, как и прежде чувствуя единение и родство с его образом. Разум прояснился, будто бы и не было этого потока сумбурных мыслей и метаний, опутавших душу и тело нитей, ведущих к кому-то, намеревающемуся управлять ей. Только знание. О том, какова ее роль.
Господи, прости мне малодушие мое. Но если…
Скользнувший по фигуре стоящего рядом Наследника престола взгляд на мгновение замер, а после вернулся к не так давно обновленному лику святого.
…воле Твоей было угодно соединить судьбу и жизнь мою с царской семьей, до последнего вздоха останусь
Обручальное кольцо перевернулось камнем внутрь, оплывающая свеча заняла положенное место в позолоченном канделябре, сухие губы перестали шевелиться. Осенив себя крестным знаменем, Катерина отошла от иконы, жестом показывая цесаревичу, что готова идти: надлежало как-то незамеченными вернуться обратно.
– Знаете, я до сих пор многого не понимаю, – произнесла Катерина, когда они миновали Фельдмаршальский зал на пути к Салтыковской лестнице. Несмотря на поздний час, таиться в коридорах уже не было смысла — часовые на постах все равно могли их заметить. – Эти письма… почему они хранились у маменьки, если были адресованы не бабушке?
Николай, для которого тоже было немало белых пятен в этой истории, задумчиво отвел взгляд в сторону: ему и самому не многое было известно, и все, что сейчас оставалось — строить предположения, понимая, что правда погребена вместе с теми, кто вершил ее.
– Михаил Павлович в своих дневниках говорил о том, что на его послания Аксинья ни разу не ответила: столь сильно желала оградить свою честь от чужих домыслов.
– И несмотря на это, он продолжал писать ей? — пораженно выдохнула княжна. Цесаревич улыбнулся.
– Он был влюблен, в той степени, когда одно лишь знание о том, что она есть на свете — счастье. Княгиня Перовская не желала огласки: возможно, потому все, что присылал ей Великий князь, передавала своей подруге — Вашей бабушке. Иного объяснения я найти не могу.
Ничего на это не ответив, Катерина продолжила путь. Мрачные и тихие коридоры дворца наилучшим образом способствовали глубоким раздумьям, и можно было отдаться предположениям и рисованию картин прошлого, оказавшегося столь таинственным и увлекательным.
Когда они вышли в Ротонду, от которой до лестницы было рукой подать, Николай уже намеревался было проследовать напрямик к нужному проему, как нечто в стороне привлекло его внимание: двери, ведущие в Большую столовую, принадлежащую покойной Александре Федоровне, были чуть приоткрыты, и в эту щель пробивался едва заметный свет, словно бы кто-то зажег в большом помещении тонкую свечу. Любопытство не являлось главной чертой Наследника Престола, однако видеть глубокой ночью чье-то присутствие там, где и днем-то кроме охраны не должно никого находиться, было странно. Катерина, удивленная действиями цесаревича, внезапно оставившему ее, нахмурилась, но последовала за своим спутником.
– Ваше Высочество? – осторожно окликнула она его, но была удостоена лишь какого-то взмаха рукой: то ли приглашающего, то ли просто говорящего о том, чтобы она не беспокоилась.
Сохраняя некоторую настороженность, княжна подхватила тяжелые юбки, стараясь ступать как можно тише и легче. Достигнув дверного проема и проскользнув в столовую, Николай резко застыл, и не ожидавшая этой остановки Катерина ненароком столкнулась с ним, едва не потеряв равновесие. Вопреки всему, цесаревич не отреагировал на эти действия за его спиной — его взгляд был прикован к тому, что происходило перед ним, и Катерина, с трудом протиснувшаяся в узкое пространство между Наследником Престола и уже полностью распахнутой дверью,
Тем, что излучало едва уловимый свет, была отнюдь не единственная тонкая свеча — возле камина, спрятанного между толстых колонн, стояла подтянутая фигура в темно-зеленом форменном кафтане, при шпаге, в белых перчатках. Тронутые сединой волосы, не густые, волнистые, были старательно зачесаны вперед; усы, не пышные, но аккуратные, скрывали всякую мимику губ. Лицо его можно было бы назвать красивым, настолько, насколько это может соответствовать образу зрелого мужчины, главы семьи, если бы не холодные, останавливающие в жилах кровь глаза. Но даже больше их оцепенение вызывало сияние, исходившее от человека. Когда же он двинулся от камина, пришло осознание — перед ними находился призрак.
А когда разум все же вернулся к ошеломленной Катерине, она поняла, отчего вид его — от неестественно прямой осанки до завитков волос — знаком: уже не с парадного портрета, а почти живым, настоящим взглядом ее удостоил Николай Павлович.
Похоже, что цесаревич признал его раньше — на его лице не было изумления: казалось, он даже не удивился мистицизму, творящемуся здесь — неотрывно наблюдая за почившим Императором, он просто чего-то ждал. Покойный дед смотрел на него твердо, но, вопреки предположениям не знакомой с ним Катерины, отнюдь не укоряюще — на миг даже почудилось, что глаза его даже чуть потеплели от этой встречи, а суровость, запечатленная в каждой черточке, словно бы подистерлась. Николай, в душе которого боролись противоречия, не знал - шагнуть ли ему вперед, или же остаться на месте. До застилающих глаза пеленой слез хотелось вновь коснуться родных рук, так редко, но с такой любовью трепавших его волосы, заговорить с тем, к кому уже девять лет обращался лишь в молитвах, получить очередной выговор, но услышать в голосе отеческую нежность и гордость за внука.
Связь цесаревича с дедом была немногим слабее оной с матерью: даже отец не имел такой же духовной близости с сыном. По случаю рождения нареченного в его честь престолонаследника Николай Павлович повелел своим младшим сыновьям принести тому клятву верности, и после матери, на тот момент — еще цесаревны, он был главным человеком в жизни маленького Никсы: те, кто знал сурового Императора, подтверждали, что отношение его к старшему внуку было отличным от того, что он проявлял даже к своим детям. Смерть его, случившаяся, когда цесаревичу было двенадцать лет, стала большим ударом для всех, и в первую очередь, для самого мальчика, внезапно оказавшегося уже официально преемником своего взошедшего на престол отца.
Не знающая, как ей реагировать, княжна только ближе подошла к цесаревичу, хотя они и без того уже соприкасались рукавами. Призрак, все так же молчаливо, сделал еще несколько шагов в направлении внука, а Катерина, в каком-то бессознательном порыве, не удержалась от того, чтобы отдать дань уважения глубоким реверансом — даже будучи лишь бесплотной фигурой, Николай Павлович вызывал желание повиноваться: если кто и был хозяином Империи среди русских правителей, то именно он.
Несмотря на то, что покойный монарх молчал, поднявшая голову княжна готова была поклясться, что он усмехнулся. Впрочем, не этому сейчас стоило уделить внимание: призрак пристально смотрел на цесаревича, словно бы желая что-то сказать, затем поднял руку и коснулся его волос. Точнее, бесплотные пальцы просто замерли где-то у виска, а после были так же легко отняты, но по коже Николая прошелся холодок, а губы дрогнули. Ему стоило немалых трудов сохранить самообладание и… улыбнуться.