Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Я согласна, дядюшка.
Было страшно. Было страшно настолько, что приказали бы ей сейчас встать — она бы упала: ноги ослабели и едва ли вообще ощущались. Даже одна мысль о взятом на душу грехе отдавалась болезненными уколами в сердце.
– Помни, что смерть должна выглядеть естественно: если о твоей вине прознают, для тебя все будет кончено, — фраза должна была прозвучать с долей беспокойства, но за ней крылась угроза. — Ты повторишь судьбу своего батюшки. Для государственных преступников исход один.
Подходя к экипажу, дожидавшемуся ее у крыльца,
Горькая улыбка тронула сухие губы. Так тому и быть.
***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 21.
– Что еще говорил ваш дядюшка, Катрин?
Та отвела взгляд, раздумывая над тем, как лучше преподнести недавнюю беседу. Не было никаких сомнений в том, что цесаревич имел право узнать обо всем. Но что он будет делать с этой правдой? Она не пеклась боле за жизнь старого князя, не боялась за свою судьбу, однако тревожилась за Наследника Престола с его необдуманными и порой слишком импульсивными поступками. И не желала рассказывать ему о своем замысле.
– Он рассказал мне ту историю, рожденную из столичных слухов, объяснив это тем, что пришло время посвятить меня в прошлое папеньки. Но, — она замешкалась, сильнее сжав сплетенные пальцы рук, — это было не единственной причиной. И, боюсь, что не главной, — решительно подняв голову, она произнесла то, что звучало, по ее мнению, более чем абсурдно. — Он изъявил желание добиться нашего с Вами обручения и смерти государя.
– Полагаю, это на этом бы он не успокоился? Не вижу выгоды для него в этом браке.
Заметив абсолютное спокойствие на лице цесаревича, Катерина расслабилась, уже не столь напряженно отмеряя вдохи и выдохи, и даже нашла в себе силы на иронию в следующих фразах:
— Дядюшке не дают покоя гениальные замыслы почивших Меншикова и Долгоруковых, судя по тому, что он намеревается моими руками править Империей.
— Он полагает, что остальные члены Дома ему позволят сделать это?
Беседа дошла до самой страшной части, и язык отказался повиноваться. Ощущая свое тело, как неродное, княжна с великим трудом пояснила:
— Он готов уничтожить всех, имеющих отношение к царской фамилии.
— В таком случае, это будет лучшим доказательством его вины.
Последний разговор с Наследником Престола из раза в раз прокручивался в памяти Катерины, безжизненно натирающей мягкой тряпицей крупные рубины, украшающие дорогое ожерелье. Мария Александровна его не носила, отдав свое сердце жемчугу, однако положение обязывало иметь и более роскошные изделия, нежели простые жемчужные нити. Изредка драгоценности перебирались, и решалась их судьба: в этот раз Императрица решила продать несколько пар сережек
Императрица, от которой состояние фрейлины не укрылось (тем более что о случившемся ей доложили в тот же день), не знала, чем помочь не безразличной ее чуткому сердцу девушке. Сначала было она намеревалась отлучить ее от обязанностей (временно, безусловно), но моментально осознала, что тогда Катерина просто проведет несколько дней, а может и недель, в постели, не двигаясь с места. Вот только и заставлять нести службу в полном объеме она не могла: это было бы слишком жестоко.
— Катрин, оставьте уже это ожерелье, — государыня мягко коснулась ладонью плеча своей фрейлины. Та покорно отложила в сторону ювелирное изделие и потянулась к шкатулке за новым, однако крышка внезапно, но осторожно, была захлопнута.
Девушка подняла глаза на Императрицу: в них должно было отразиться удивление и вопрос, но сейчас не было совершенно ничего. Пустота. Как и в сердце Марии Александровны, для которого тот Александр, что смотрел на нее влюбленным взглядом, давно умер, породив лишь пустоту. И вынимающую душу боль. Между голубыми и зелеными глазами проскользнуло эфемерное понимание.
— Вы скучаете по своей семье? — внезапно задала вопрос государыня, чем, сама того не подозревая, на миг разбила эту каменную маску: Катерина вздрогнула и опустила голову; слова были излишни. — Вы бы хотели увидеться с ними, Катрин?
Мысль появилась столь случайно, что удивила даже саму Императрицу, однако она почти сразу поняла, что здесь все было объяснимо: в момент, когда она узнала о первом адюльтере своего супруга, она желала лишь одного — оказаться рядом с кем-то родным. Не с матерью, и точно не с отцом — ни с настоящим, ни с официальным. Здесь, в уже почти ставшей домом, России, она могла обратиться разве что к Жуковскому: отношения с Императрицей-матерью все еще были напряженными, с долей недоверия, а показывать слабость перед Императором было слишком страшно. Подруг же у немецкой принцессы не имелось. Сейчас же ей казалось, что ее фрейлина нуждается в том же, а ближе сосланной из России маменьки у нее никого нет.
— Это невозможно, Ваше Величество, — почти шепотом произнесла княжна, — Император не позволит им вернуться в Россию.
— Но Его Величество не может запретить Вам поездку за ее пределы, — Мария Александровна ободряюще улыбнулась; в голубых глазах затаилась та же эмоция, что Катерина наблюдала у цесаревича, задумавшего очередную авантюру. Несмотря на то, что характер государыни был не в пример спокойнее, похоже, эту черту он явно перенял от матери.
Простите меня, Ваше Величество.