Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Нахмурившись и отложив перо, которым что-то старательно выводил на бумаге, он оценил нездоровый румянец на лице племянницы, излишнюю бледность и странный огонек в ее глазах, и с нарочитой мягкостью осведомился:
– Катерина? Что-то стряслось? На тебе лица нет.
Фальшь. Заливающая легкие и вызывающая противную сладость на языке фальшь была единственным, что видела в этих участливых фразах княжна. Ей стоило огромных усилий сохранить самообладание (если о нем вообще можно было говорить) и сделать несколько шагов по направлению к кушетке, чтобы рухнуть на нее, продолжая смотреть в глаза старому князю.
– Дмитрия убили.
Кажется, она даже не прошептала — прошелестела. И от нового озвучивания страшной истины осознание опять затопило мысли, перехватывая дыхание. Сумасшедший взгляд, вцепившийся в Бориса Петровича, старался прочесть каждую крупицу эмоции, но тому следовало воздать должное — он мастерски играл выбранную роль: ни грамма неположенной реакции. Театрально расширив глаза, он на мгновение замер, после чего потянулся развязать узел шейного платка, словно бы внезапно ему стало дурно от полученной вести.
А Катерина поймала себя на мысли, что ее руки тянутся сомкнуться на этой короткой шее, чтобы оставить синие следы. Вздрогнув от собственных желаний — Господи, не дай дойти до греха! — она наконец опустила взгляд и, неожиданно для себя, всхлипнула. Баронесса Аракчеева, до сего момента молчаливо наблюдавшая эту сцену, вдруг охнула и что-то запричитала. Катерина ее совершенно не слышала: треволнения прошедших суток дали о себе знать — слезы, такие долгожданные, потекли по щекам. Столь сильно, искренне и отнюдь не романтично она не плакала со дня, когда цесаревич рассказал ей о казни папеньки.
– Борис Петрович, я приношу свои соболезнования, — обратилась к хозяину дома Варвара Львовна, покачав головой. — С Вашего позволения, я откланяюсь — в такой момент Вам стоит побыть наедине с племянницей. Прошу простить, что стала невольной свидетельницей этой сцены, — дождавшись, пока старый князь облобызает ее ручку, баронесса бросила последний жалостливый взгляд на беззвучно рыдающую Катерину и покинула кабинет: присутствовать здесь сейчас было бы не этично.
– Какое горе, — вздохнул Борис Петрович, промокнув платочком лоб, — жаль, жаль, граф был так молод, так талантлив.
Его причитания были прерваны глухим голосом племянницы:
– Я узнаю, кто за этим стоит.
Маленькие глазки вперились в мерно покачивающуюся фигурку обхватившей себя руками за плечи барышни. Фраза была произнесена столь бесстрастно, словно бы не предназначалась для озвучивания.
– Причина неизвестна? — словно бы и без интереса осведомился старый князь.
– Революционеры. Дмитрий находился в Москве по приказу государя.
– Не много ли потерь по одной лишь монаршей милости?
Катерина догадывалась, к чему ведет Борис Петрович. Но старательно делала вид, что совершенно не понимает, что означали эти слова. Удивление в покрасневших глазах было подано вполне естественно.
– О чем Вы, дядюшка? — и ненависть из голоса сокрыта тоже.
– Отосланные из России маменька и сестры, погибшие тетушка, папенька и жених. Не слишком ли много жизней отняла лишь царская воля? Ты все еще намерена отпускать грехи государя на Божий Суд?
Кем надо быть, чтобы выставлять свои чудовищные деяния, словно чужие
– Если ты не хочешь новых смертей, ты должна сама положить этому конец.
Вкрадчивый, змеиный голос, шипящим шепотом коснувшийся ее слуха, кажется, даже сердце обратил в лед, запретив ему биться. Парализовало каждую клеточку, и не получилось даже повернуть голову. Впрочем, может, оно и к лучшему? Смотреть в эти бесчестные глаза было отвратительно. Сдавленное горло выдало лишь единственное хриплое слово:
– Как?
На пухлых мужских губах промелькнула улыбка.
– Избавься от Императора.
Из легких выбило весь воздух; корсет внезапно показался железным обручем, все сильнее стягивающимся на ребрах. Эти слова не должны были прозвучать так скоро. И логика дядюшки вновь ускользнула от нее: он ведь хотел возвести ее в императорскую семью. Так зачем сейчас убивать государя? Разве в том настроении, что охватит Империю, будет до бракосочетания?
– Разумно ли это сейчас?
Борис Петрович сощурился. Он не планировал так быстро переходить к радикальным действиям, однако появление племянницы подтолкнуло его к решительной мысли. Если устранить одну из преград, вторая в лице Императрицы устранится самостоятельно: вряд ли она переживет смерть горячо любимого супруга. Власть перейдет к цесаревичу. А там, на правах Императора, он и жениться сможет по своему усмотрению. Конечно, лучше бы, чтобы к тому моменту Катерина получила титул Светлейшей княгини, да и всячески была выделена перед иными, но если сейчас можно надавить на нее столь удачной гибелью ее жениха, так тому и быть.
– Вы желали заставить Императора прочувствовать ту боль, что он причинил Вам, — не дожидаясь ответа дядюшки, добавила Катерина, на что князь Остроженский как-то задумчиво хмыкнул и потер подбородок: этого он, похоже, и впрямь не учел.
Появилась надежда на то, что он сейчас переменит свое решение, и не придется спешно искать выход в сложившейся ситуации, но она оказалась обманчивой. Узел затянулся еще туже.
— Ты права, — хозяин кабинета поднялся на ноги и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов, после чего обернулся и в упор воззрился на племянницу. — Первой умрет Великая княжна. Мне говорили, что он сильно привязан к единственной дочери.
Катерина хотела было возразить, что если станет известно о ее причастности к смерти Великой княжны, да и после — Императора, о браковенчании с цесаревичем можно даже не думать: даже если народ (пусть это и немыслимо) и впрямь обрадуется убийству Александра, сам Николай не простит ей этого. Но прежде, чем с губ княжны сорвалось хоть слово, она пораженно замерла: это ведь разрушит все планы старого князя. Даже если государь не поверит в то, что она лишь желала облегчить поимку преступника и распорядится о ее аресте, это достойная плата.