Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Порой ей удавалось побороть спазм в горле и закричать — в надежде, что ее услышат, и это отвлечет Остроженского в ее обличии, даст шанс хотя бы кому-то на спасение. Срывая горло, задыхаясь, она просыпалась и боролась с тошнотой, порожденной страхом и колотящимся где-то в груди сердцем. Сердцем, что в короткие сроки познало слишком много боли и увидело несовершенство этого мира. Она была словно выращенный в оранжерее цветок, внезапно вынесенный на обдуваемую всеми ветрами поляну: изредка ее пригревало солнце, но никто уже не проявлял о ней заботы, никто не укрывал от дождей и не давал прохлады в засушливые дни.
Эллен, чья спальня являлась смежной, нередко приходила посреди ночи и порой до самого утра, словно маленькую, гладила подругу по голове, что-то тихо напевала, силясь
К концу второй недели пребывания Катерины в Семеновском ей пришло высочайшее разрешение остаться здесь до самых сороковин, но выглядело это завуалированным приказом не возвращаться ко Двору до той поры, пока Император не решит вопрос ее невиновности. Катерина даже в мыслях не осуждала его — Александр Николаевич был еще довольно милостив, не бросив ее в Петропавловку сразу же после того допроса, а всего лишь «позволив» в тот же день отбыть к скорбящим Шуваловым, дабы поддержать их в этом горе да и самой пережить траур вдали от дворцовой суеты. Государыне отъезд фрейлины был подан именно в таком свете, и та, конечно же, не выказала протеста: к чужой беде она была чутка и понимающа. Бесспорно, и сейчас она не могла бы найти причин не согласиться с решением царственного супруга дозволить княжне пробыть в Семеновском чуть дольше. Вот только сама Катерина, не знающая, с какой стороны ждать удара Бориса Петровича, боялась за государыню и всю императорскую фамилию, и потому рвалась обратно в столицу, словно бы одно ее присутствие во Дворце стало надежной защитой.
И где-то там, в самой глубине сознания, утратившего всяческую ясность, искорками вспыхивала тоска по синим глазам и улыбке, полной несказанных слов. Но этой грусти сейчас не было в ней места. А чувствам — лучше бы никогда его и не иметь.
Минули сороковины, а из Петербурга не было никаких вестей. Когда пришла весна, Катерина поняла, что, несмотря на письма к государыне, вряд ли ее вернут обратно: как бы приказа покинуть Россию не привезли, а о фрейлинской должности уже стоило забыть. Не после ее деяний, пусть и во благо короны. Впрочем, если даже будет на то монаршая воля, она уедет вслед за родными — теперь и вправду ничто не держит, разве что могилы папеньки и жениха здесь остаются, и вряд ли она к ним вновь наведаться сможет. Елизавета Христофоровна, за прошедший месяц, казалось, постаревшая на добрый десяток лет, ни словом, ни жестом не выразила неудовольствия присутствием несостоявшейся невестки, однако Катерина не желала пренебрегать гостеприимством скорбящей графини и понемногу готовилась к отъезду. Покинуть приютивший ее дом она намеревалась после Благовещенья, в последний раз отстояв службу в местной церкви; вещи уже были собраны, и даже с кучером удалось условиться так, чтобы он не доложил хозяевам — хотелось избежать просьб остаться. А в том, что так и будет, сомнений не имелось.
Однако утром, за день перед святым праздником, прибыл гонец из столицы, и не ожидавшая того Катерина отчаянно вчитывалась в аккуратные строки на желтоватой бумаге, забыв об остывающем чае и прикованных к ней взглядах: Эллен прервала игру на клавикордах, Елизавета Христофоровна, разбирающая корреспонденцию, тоже заметила перемены в лице княжны и отвлеклась, чтобы осведомиться о причинах. Вид побледневшей Катерины, из глаз которой покатились слезы — впервые за эти несколько недель, ведь она даже на похоронах не плакала — испугал графиню. Она уже было намеревалась окликнуть кого из слуг, дабы послать за доктором: очень уж опасалась, что гостья сейчас в обморок упадет; однако Катерина вдруг обернулась — в потухших глазах, зелень которых
— Ее Величество просит меня вернуться ко Двору.
Она даже не проговорила — прошелестела. Но этого было достаточно, чтобы ее услышали все, находящиеся в гостиной. Эллен, ахнув, выпорхнула из-за инструмента и кинулась к подруге на шею, обнимая так, что, похоже, доктора стоило бы пригласить. Елизавета Христофоровна только тепло улыбнулась, тут же заводя разговор о том, что надобно проверить платья и, наверное, стоит взять что-то у Эллен — не в траурном же туалете ехать, а все наряды самой Катерины большей частью были розданы слугам, потому как сама княжна не могла на них смотреть — слишком многое они в себе хранили. Оставив все эти хлопоты на деятельную графиню, вмиг нашедшую отдушину среди однообразных дней, Катерина, под предлогом прогулки, покинула усадьбу, держа путь на кладбище — радостная новость напомнила о том, что завтра ей уже не навестить могилу жениха.
Приглушенно-лавандовое платье, не изукрашенное излишне, чтобы не дать забыть о том, что траур еще не завершен, но все же светлое и чистое, под стать святому празднику, было взято из гардероба младшей графини Шуваловой и вручено Катерине с настоянием надеть завтра, поскольку в дорогу выбирались более практичные расцветки и ткани, а вечером, по приезду, ей вряд ли выпадет предстать перед Императрицей. Пообещавшись исполнить все в точности, княжна дождалась, пока слуга погрузит ее вещи; Эллен, вышедшая проводить подругу, что-то щебетала о предстоящем браковенчании, что было решено провести после Великой Пасхи, но Катерина едва ли ее слушала — отстраненно кивая, она лишь краем сознания поняла, что Эллен не поедет с ней и до самого дня свадьбы будет находиться в Семеновском, однако венчаться, милостью государыни, непременно станет в Петербурге.
Все это казалось таким незначительным, таким глупым: ум занимало лишь возвращение ко Двору и грядущая за ним неизвестность.
Теперь, стоя у клетки с голубями, которых традиционно в каждое Благовещенье выпускали из окон дворца после торжественной литургии, она ожидала выхода Императрицы и как-то отстраненно, словно бы уже неверяще, надеялась, что молитва облегчит душу. В светлый праздник не следовало грустить.
— Катрин? — от звуков удивленного голоса, раздавшегося за ее спиной, неровного, пальцы невольно сжались на золоченых прутьях. Дыхание перехватило — момент этой встречи Катерина желала оттянуть как можно сильнее: она даже надеялась, что он уже и не наступит — цесаревичу надлежало отправиться в путешествие по Европе ближе к лету. Было глупо ожидать того, но все же хотелось бы, чтобы он уехал раньше означенной даты. Размеренным счетом до четырех удалось слегка привести в порядок мысли и чувства; пальцы разжались, выпуская холодные прутья, плечи расправились, испуг растворился, сменяясь учтивой вежливостью на лишенном румянца лице. Медленно обернувшись к вошедшему, Катерина пересеклась с ним взглядом, тут же опуская голову и склоняясь в привычном реверансе.
— Вы все же вернулись? Я рад Вас видеть! — сдержавшийся от того, чтобы броситься к замершей перед ним княжне, Николай быстрым шагом приблизился к ней, с улыбкой жадно всматриваясь в давно не виденные черты и желая вновь увидеть яркую зелень глаз, что сейчас были старательно отведены в сторону. Напоминая себе о приличиях, что надлежало соблюдать, даже если здесь они были одни, цесаревич боролся с порывом коснуться сжавшихся на плотных юбках рук или дотронуться до ставших еще более тонкими запястий.
Три шага, разделяющих их, казались какой-то страшной пропастью: почтение и отстраненность, властвующие над Катериной, вызывали недоумение — словно бы не было той теплоты и расположения, и перед ним стояла одна из новых фрейлин матери. Впрочем, те барышни за маской вежливости скрывали желание пополнить список царских фавориток.
— Ее Величество была крайне великодушна, позволив мне и дальше исполнять свои обязанности, — все так же отводя взгляд, дала она ответ. Нахмурившись, Николай сжал руки в кулаки, не до конца осознавая, что вызывает эти эмоции: бесстрастность княжны или причины, поспособствовавшие тому.