Плакса
Шрифт:
Просто хочется проникнуть в его душу, пока он во мне. Сила, что я чувствую, это то, от чего я никогда не смогу отделаться, да и не желаю. Провожу ладонями по его челюсти и прижимаю к себе своего драгоценного темного ангела.
Вернувшись к своему корявому шедевру, хватаю нож и отвожу правую руку Блейка за спину. Уставившись на пальцы, принимаюсь проговаривать: «Эники-беники ели вареники». Эта считалочка так изощрена. Я и в детстве об этом знала.
С пятью пальцами можно оказаться у истоках, поэтому начинаю с его указательного пальца. Уверена, он вместе с другими пальцами
Больше он им пользоваться не сможет.
Поэтому я начинаю резать его. Хрен его знает, как мне удастся пробить кость, но я не загадываю так далеко вперед.
Рэв хватает меня за запястье, чтобы остановить.
— Только не этот палец. — Почему он разграничивает мои действия? — Выбери другой.
Вздыхаю, понимая, насколько хуевой была бы жизнь без указательного пальца. Как бы он настрочил мне свои извинения без него? Как бы он смыл за собой после поход на толчок?
Хотя, мне совершенно насрать, и я смотрю на Рэва с недоверием. Он размяк? Какого лешего?
Я продолжаю свои действия, пытаясь перерезать эту мясистую фитюльку, но Рэв одним движением вырывает нож из моей руки и наотмашь протыкает его в безымянный палец. Он пробивает кость и для пущей убедительности еще раз бьет Блейка по морде.
Он беспечно протягивает мне палец, а я смотрю, как кровь стекает по остальным пальцам на пол рядом с блейковской макушкой.
Стремительно бросаю палец, как будто он горячий, потому что, клянусь, я ощутила пульс. Я дрожу и сжимаю руки в кулаки. Почему ощущение хуже, чем при виде Черпака, лишающегося руки в измельчителе? Наверное, отрезанные пальцы — пиздец какая стремная хрень.
Взяв себя в руки, завершаю свой шедевр: беру палец и засовываю его так глубоко в анальное отверстие Блейка, как только могу. Надеюсь, он затеряется там. Схватив горящую свечу, Рэв прижигает отсеченное место, и в комнате «благоухает» горелым беконом, смешанным с чем-то металлическим.
Ну не знаю, сработает ли это вообще, поэтому я вытаскиваю ремень из его брюк и плотно застегиваю его вокруг запястья, чтобы замедлить кровоток.
— А если честно, мне по барабану, если этот дебил лишится руки. Пусть они с Черпаком сколачивают мальчиковую группку.
Мои слова лишены всякого смысла, но Рэв понимает меня и осознает, что я сломлена изнутри. Он не задает мне вопросов и не бросает осуждающих взглядов, за что я благодарна.
Слово «ПЛАКСА» принимается распухать, хотя, думаю, оно останется. Все презирают плакс, за исключением, может быть, тюремных заключенных, когда они засирают эту сучку в прачечной. Видение будоражит мои чувства, и я не в состоянии сдержать злобную улыбку, которая расползается по лицу.
Мать твою распроеби! Я так завелся, что едва могу ясно мыслить. Вид
От этого я желаю ее еще сильнее.
Девушка улыбается, довольная своей работой, срезает одежду с тела Блейка, стряхивает свои руки и встает.
— Не хочу, чтобы блейковские прихвостни узнали его, — объясняет она причину его обнажения. — Валим.
И вот так она закончила.
Вернее, так я думал.
Я встаю. При роящейся в ящиках комода Дарси, понимаю, что мы отнюдь не закончили. Она достает пистолет, ее глаза округляются от возбуждения. Она достает другой и улыбается.
— Мы еще пошляемся. Рэв, нужен твой плащ.
Похоже, она все продумала. Бросаю ей свой плащ.
Взглянув на жопу Блейка, замечаю, что на ней вырезано одно-единственное слово.
«ПЛАКСА»
Я фыркаю от веселья.
Блейк все еще в отключке, поэтому я поднимаю его за шиворот и помогаю крольчонку облачить его в плащ. Дарси засовывает пистолеты в глубокие карманы, и мы выводим его из комнаты. Для посторонних глаз он просто под мухой, его качает из стороны в сторону, поэтому, когда мы спускаемся по лестнице, никто не удостаивает нас вниманием.
Для нас, друзей, это просто обычный, ничем не примечательный денек.
Дарси направляется к выходу, но я качаю головой. Я знаю обход.
Она следует за мной, не задавая вопросов. Позже она спросит, откуда я знаю об этом месте. Охрана не моргает, открывая дверь. Как только мы оказываемся на улице, холодный воздух наполняет Блейка жизнью, и он резко вдыхает.
Дарси держится молодцом, но я знаю, что у нее нет ни единого шанса, если он полезет драться, поэтому отпускаю его, только чтобы вломить. Я не пытаюсь его подхватить, и он с грохотом валится на бетон.
— Досада-то какая, — стебусь я, хватаясь за обе лодыжки Блейка. Он все еще обут в свои ботинки. — Мне очень шел этот плащ.
Дарси вскидывает бровь. Когда я начинаю волочить вырубившегося Блейка по земле, она убеждается, что после сегодняшней ночи мы все в той или иной степени, форме или виде угроблены.
Достаю пушки из его кармана, а затем забрасываю его тушу на заднее сиденье пикапа, который мы угнали. Мы оба быстро забираемся внутрь, так как не хотим устраивать сцену с копами на нашем хвосте. Пикап с ревом уносится в ночь, а я не оглядываюсь на заваруху, что мы учинили.
Внимание Дарси приковано к лобовому стеклу, и когда она дает указания, куда ехать, складывается мнение, что она уже подготовила декорации для заключительного акта. Мы едем в тишине, которую прорезывает заунывная баллада в кантри стиле.
— Как ты вообще отыскал этот клуб?
Сжав руки на руле, признаюсь:
— Узнал от одного извращуги, увлекающегося малолетними пацанами.
Дарси ждет, пока я продолжу.
— Он был богатеем. Женатый, да и в придачу пятеро отпрысков. Но все это было для показухи. Он владелец клуба. Я захотел картину за пятьдесят тысяч долларов в его доме. И сделал все, чтобы заполучить ее.