По нам плачут гангстеры

Скередикэт Герман

– Большая, – Лим продолжал стоять на своем, но его пыл стих, а голос вновь стал ровным. – Оно мне нравится.

– Ну, – Маркус пожал плечами, поглаживая чужую щеку, – раз нравится – ладно. Если кто-то стащит у тебя кольцо, я переверну весь Багровый Элизиум, чтобы найти засранца. Прямо как доблестный рыцарь.

– Маркус, рыцарь мочились в свои же доспехи.

– То есть, перестанешь любить меня, если обделаюсь в штаны?

Хван приобнял человека напротив. Разъяренность и уныние покинули его. Как он может злиться, когда видит него?

Когда слушает утешающие фразы, когда чувствует веяния, исходящее от взгляда Маркуса.

– Нет. Я тоже обделаюсь, чтобы тебе не было одиноко.

– Это новый уровень признаний.

– Определенно.

Заметив на рубашке Хвана пуговицу, выпущенную из петельки, Итон без препятствий потянулся за другими. Кругляшки выскальзывали один за другим, заставляя хлопок разъезжаться в стороны. Кружевной воротник больше не был единым целым, теперь просто болтался. Рубаха покинула тело, а на ее место пришел шелковый халат. Маркус поправил края одежды, разглаживая в плечах и груди. Все на своих местах. Лиственно-зеленая накидка являлась неотъемлемой частью домашнего житья. Если халат надет – можно погрузиться в отдых.

Кейс, который принесли к двери часом раннее, щелкнул застежками. Маркус открыл чемодан, представляя свету стопки купюр. Хван ухватился за днище гостиного стола и потянул. Выдвижная конструкция выглядела как глубокий ящик в полтора метра, доверху набитый деньгами. Пока Маркус выкладывал стопки банкнот, будто кирпичики, второй поднес пачку к носу и втянул запах, блаженно закрывая глаза. Аромат молли не сравнится ни с чем. Так и кричит о роскоши и вольности. Маркус взглянул на Лима: тот растянул губы в улыбке, словно Примадонна на полотне Вайзи.

Когда художник писал картину, он не переставал поражаться красоте девушки. В мастерской всегда играли на инструментах и пели, танцевали и прыгали шуты, лишь бы дама улыбалась, лишь бы позволила запечатлеть свою ухмылку. О достоверности можно поспорить, но так писал автор биографий. Одной из особенностей техники Вайзи является смуфато – почти неуловимая дымка, делающая тени и свет бархатными, сглаженными. Второй стала улыбка, которую прежде никто не считал таинственной, пока писатель Теол на нарек ее загадочной, присущей женщине-вамп или роковой даме, в которую невозможно не влюбиться даже с запретами.

Сейчас Примадонна продолжает пленять, находясь за пуленепробиваемым стеклом в Музее Голубого Элизиума. Королева картин пережила многое на своем веку: почти украдена, облита кислотой, была даже жительница Полусвета, не получив гражданства, запустила в Примадонну глиняную чашку. Какая досада. Художник Энди Кау даже ввел Примадонну в свою серию работ в стиле поп-арт вместе с изображениями Мэрилин Нил. Должно быть, нет во вселенной женщины известней и громче, чем Примадонна.

эра зеленого бутона

На каникулах общежитие пустовало, но несколько человек остались на прежнем месте. На потолке комнаты плясали кадры из фильма, выпущенные из проектора. Устроившись на кровати, Маркус и Хван

смотрели документальное кино про творческую единицу Энди Кау. Этот человек не только художник, но также кинорежиссер и писатель. Еще одна жемчужина мироздания, еще один алмаз искусства. Он первым начал применять кислотные краски в живописи. Кау делал и странные вещи: снял фильм на восемь часов, где показывал небоскреб в замедленной съемке.

– Представляю лица зрителей на этом показе, – Хван рассмеялся, когда Маркус еще не успел договорить. – Под конец сеанса они уже не были прежними.

Хоть Энди и выбирал мужчин для отношений, он обожал женщин. Восхищался ими, обожествляя в своих картинах. Кау видел в дамах нечто неповторимое, прекрасное и высокое. На полотнах появлялись Бриджит Би, Жаклин Деволь и Эди Седжи. О последней он говорил: «Я увлекся ею настолько, что, кажется, полюбил». В конце концов у них завязался роман. Эди была блондинкой с короткой стрижкой, ярким макияжем и хрупкостью в движениях. Ее называли «пушинка», в честь фильма «Пушинки», в котором представлялась закулисная жизнь актрис, моделей и представительниц богемы.

Энди часто обвиняли в объективации женщин. Возможно, из-за этих обвинений однажды он стал жертвой покушения. Одна радикальная феминистка, которая ранее принимала участие в его фильмах, зашла в выставочный зал с пистолетом. Почему именно радикальная? Это то, как она себя называла, и потому нет причин менять ее биографию – ей бы не понравилось. Ее главное произведение называлось «Манифест уничтожения мужчин». Она трижды выстрелила Энди в живот и ранила нескольких человек, а потом сама пошла в полицию и произнесла: «Я стреляла в Энди Кау. Он слишком контролировал мою жизнь». Радикальный феминизм такими вещами не занимается, а деятельность леди – лишь плод ее больного сознания: суд приговорил леди к трем годам заключения и принудительному лечению в госпитале душевнобольных.

Мужчина пережил клиническую смерть и тяжелое восстановление, но

так и не выдвинул обвинения в ее сторону. Он боялся смерти, а после инцидента фобии усилились. Это не могло не отразиться на творчестве. Маркус хорошо запомнил фразу, сказанную их преподавательницей по графике: «Быть человеком искусства крайне больно».

Лим заерзал. Он повернулся к Маркусу, пока диктор зачитывал статью. Долгий взгляд заставил и Итона перекатить голову по матрасу:

– Что?

– Мне хочется кое-что спросить, но, – Хван сделал паузу, – это очень неловко.

– Шутить? Мы столько дерьма уже обсудили, что ты вряд ли сможешь удивить…

– Ты же хочешь переспать со мной?

Маркус в миг замолчал. Что ж, он ошибся – его застали врасплох. Пальцы сами по себе начали переминать край футболки, лишь бы унять руки. Как ему нужно ответить? Они же встречаются – отрицать странно, вдруг еще и заденет, а признать – тоже как-то… Слишком. Оба ответа путали карты в уме, тишина затянулась. Поняв, что молчание не может больше продолжаться, Маркус, молясь, чтобы лик не стал в расцветку помидора, ответил: