По нам плачут гангстеры

Скередикэт Герман

Но он врал. Врал, так бессовестно и забито, что, казалось, все в храме это знали. Простые думы обернулись бредом. Чем дальше – тем хуже. Он думал, что его видят насквозь, что вот-вот пол разверзнется, и цепкие руки, костлявые и колкие, потащат вниз. И сколько бы Маркус не кричал, сколько бы не умолял, когти не расцепятся. Сейчас это случится. Да, сейчас, он уверен. Маркус уже чувствовал сквозь подошвы ботинок жар палящий, Владыка придет за ним, уже близко…

Но отец заботливо отодвинул его в сторону, посчитав, что сын засмотрелся на украшения.

Следом за злостью наступила апатия. Маркус выгорел дотла. Ему было гадко смотреть на себя в зеркало. Дни померкли. Он больше не отвечал ни на звонки,

ни на взволнованные тексты. Все надоело, осточертело. Маркус слаб. Парень закрывал глаза в надежде, что больше не проснется. Почему все должно быть именно так? Почему он не родился в другом месте, в другом времени? У него была бы иная жизнь, а не такая паскудная, будто огрызки с королевского стола. Сначала шли вопросы: «почему он?», а потом стало плевать. Какая разница, почему, зачем и как? Это ничего не изменит. Никто ничего не изменит. Маркус забрел в тупик. Конечная станция. Его душа истерзана, а сердце медленно останавливалось. Спустя еще две недели, когда родители покинули дом ради службы, он повернул кран в ванной комнате. Бумажная обертка зашелестела и полетела вниз, словно пух. Лезвие сверкнуло бликом от лампы. Маркус забрался в ванную прямо в одежде – она промокла и начала неприятно липнуть к телу. Он положил локти на бортики. Пальцы крутили острый прямоугольник, который уже был наготове. Маркус обратился к потолку, не зная, что сказать напоследок. Жидкость переливалась через край, капли разбивались о кафель.

– Я пытался.

Тем вечером вода окрасилась в красный.

Чуть позже

– Отлично! Спасибо за доклад, а следующий, – преподаватель спустился карандашом по списку из фамилий, записанных в свободном порядке, – так, Маркус простудился. Хван, выходи.

Группа и учитель сидели в большом оперном зале. Они все одеты в белый – самый шикарный цвет для посещения столь величественных пространств. Таков дресс-код и творческий подход преподавателя. Закругленный потолок выглядел забавно, но, как им объяснили, это нужно, чтобы голос звучал красочнее и сильнее резонировал. Хван вышел в середину, пока все остальные сидели по контуру. Он поправил рубашку и перевернул титульный лист.

– Здравствуйте, – чуть поклонился, – меня зовут Хван Лим, тема моего сегодняшнего повествования – «Клуб Певчих Птиц». Но для начала я оговорюсь. Тема действительно очень мрачная, но эти люди были важны для истории и культуры, потому, – он боязливо взглянул на преподавателя, но тот подбадривающе тряхнул ладонями, как бы подгоняя, – да, «Клуб Певчих Птиц». Он придуман из-за возраста, в которым несколько музыкантов покинули этот мир. У клуба есть несколько принципов: общество принимает туда участников только после смерти. Второй принцип – вписаны исполнители рок-музыки и блюза. Третий – артисты уходят на пике своей славы. На данный момент насчитывается сорок восемь участников. Последней стала певица Эми Таус, а перед ней Курт Кайлин. Он, – голос Хван дрогнул. Лим автоматически поднес руку к горлу и потер его. – Он совершил самоубийство, – почувствовал сухость во рту. – Кайлин застрелился из дробовика. Его тело нашли…

Но рассказ был прерван. Хван закрыл ладонью глаза, но не смог спрятать слезы, которые покатились по щекам. Ошарашенные ученики начали шептаться, поглядывая на парня, стоявшего в самом центре оперного зала. А Лим все не мог успокоиться. Простой плач перешел в рыдания. Он не мог его контролировать. Все дошло до такой крайности, что учителю пришлось вывести того в холл. Мужчина усадил Хвана на один из диванов в коридоре и протянул бумажную салфетку. Лим охотно принял предмет из чужих пястей и начал вытирать влагу с лица.

– Я не думал, что

ты такой сентиментальный, – преподаватель мягко похлопал его по предплечью, сидя рядом, – но это не плохо. Искусство требует эмоций, требует скорби зачастую. Или тебя не музыканты расстроили? – мужчина наклонился, чтобы увидеть лик второго. – За друга переживаешь? Не волнуйся, он всего лишь подцепил простуду. От нее даже не умирают. Все будет хорошо. Приходи, как полегчает. А доклад был хорошим, молодец, – поднялся и удалился обратно, в помещение, где его ждали остальные.

Простуда… Никто не знал, что произошло на самом деле. Родители Маркуса, как и он сам, решили сохранить тайну. Даже Хван распознал совершенно случайно. Он пришел навестить его, как обычно делал, когда тому нездоровилось. Дверь открыла госпожа Итон. Она, безусловно, обрадовалась Хвану, но не впускала в жилище. Говорила, что сейчас они заняты. Однако Лим заметил Маркуса, который спустился, надев наушники. Маркус не слышал, как кто-то пришел на порог. Он привычно потянулся за графином с водой. И тогда сердце Хвана упало. Улыбка моментально покинула лицо. На запястьи Маркуса, от ладони и до сгиба локтя, тянулся огромный шрам. Вторая оголенная рука показала те же результаты. Ему еще не успели снять швы. Выглядело не просто жутко – тошнотворно. Маркус, разворачиваясь, поднял голову. Они встретились взглядами. Лим задавал всего один немой вопрос: «Почему?». Дверь захлопнулась прямо перед его носом, когда госпожа Итон уловила их зрительный контакт. Она пыталась защитить сына всеми способами, которые были доступны. Даже, если цена тому – молчание и пожизненное ношение длинных рукавов. Никто не должен знать истину. Никто не должен знать, что Маркус пытался покончить с собой. Его сразу же припишут к душевнобольным, возникнут проблемы с общественностью и появятся новые вопросы, потом теории, а следом – поползут слухи. Слухи способны разрушить все под корню. Люди, голодные до провокаций и сенсаций, не отпустят семью Итон, зажав в тиски.

Маркус сделал самое привычное – спрятался в спальне. Он ходил взад-вперед, как заведенная игрушка с рынка. По привычке проверял телефон – вдруг Хван позвонит? Он же не оставит увиденное просто так. Обязательно спросит и не отцепится, пока не найдет ответ. Черт бы побрал его…

Маркус услышал позади шум. Он ошарашено округлил глаза, когда пальцы Хвана подняли оконную раму с внешней стороны. Тот швырнул в комнату свой рюкзак, а следом поставил обутую ногу прямо на письменный стол. Лим неуклюже забрался внутрь, чуть не запутавшись в занавеске. То, каким образом тот вообще залез на второй этаж, так и осталось загадкой. Хван медленно подошел к другу, осторожно, словно боялся спугнуть его. Он остановился, сохраняя между ними небольшую, комфортную дистанцию.

– Почему так поступил? – прошептал реплику. – Почему сделал это?

Маркус понятия не имел, как объяснить, как растолковать?

– Потому, что мне сложно.

– Сложно? – Лим выпал в осадок. – И ничего не сказал мне?

– Есть вещи, которые я не могу рассказать.

– Ты убил кого-то?

Маркус остолбенел, видя, как испуг заполнял лицо Хвана.

– Что? Чт… Нет, нет, я никого не убивал. Там… Другие причины…

– Хватит отлынивать, – Хван злился, но не переходил границу. Он отдавал себе отчет в состоянии другого и не хотел ничего ухудшить. – Маркус, ты должен рассказывать все. Вообще все. Ты – мой лучший друг. Я лучше узнаю какую-нибудь грязь, чем потеряю тебя. На кону стоит жизнь. Твоя жизнь, кусок… Кусок. У нас есть мечта. Ты и я, – он едва касаемо ткнул ему в грудь указательным пальцем, – должны отправиться в Элизиум. Что я буду делать там один? Что я буду делать, если просру тебя? Ты мне нужен.