По нехоженной земле
Шрифт:
подошвы высокого айсберга пустую гильзу и кровь на льду. По другую сторону
айсберга нашел Журавлева, уже наполовину освежевавшего медведя.
Здесь же мы впервые увидели в этом году белую полярную чайку.
Следующий день был неудачным. Лагерь мы покинули около 17 часов, а через 6
часов оказались вновь на том же самом месте. Не продвинулись вперед ни на шаг.
Встреченные препятствия были столь неодолимы, что мы буквально были отброшены
назад.
Широкая
ледника уводили нас далеко от береговой черты. Нам не хотелось терять ее из виду. Мы
решили попробовать итти по материковому льду. Ну и попробовали...
Уже через полчаса после выхода с бивуака, на пути к ледниковому щиту,
пришлось остановиться и добрый километр пути, шаг за шагом, исследовать шестами.
Трещины здесь попадались то и дело. Правда, они были не широкими. Но кто мог
поручиться, что в одной из них не выкупаешься как следует или не потеряешь сани и
собак.
Ощупывая шестами каждый метр снежного покрова, мы, наконец, дошли до
склона ледника. Подъем на него в намеченном участке не представлял каких-либо
трудностей, и наш. караван вскоре оказался на высоте около 100 метров над уровнем
морских льдов.
Первое время мы уверенно продвигались к северу, пеленгуя линию обрыва
ледника, все время остававшуюся в поле нашего зрения. Потом Журавлев, шедший
некоторое время впереди, начал жаловаться на боль в глазах. Я сменил его. Скоро под
моими санями то и дело начал оседать снег, но я не придал этому особого значения,
сидел на санях, курил и подбадривал собак. Все, казалось, обстояло благополучно, и
можно было лишь радоваться, что нашли такой хороший путь.
Вдруг мои собаки остановились. После окрика они попытались отвернуться в
сторону, а когда я поднял кнут, они повернулись ко мне, вопросительно посмотрели,
наконец, подчинившись новому окрику, рванулись вперед... Послышался глухой шум.
Задок саней на мгновение повис в провале. Оглянувшись, я увидел между своими
санями и следующей упряжкой темную зияющую пропасть. Ширина ее достигала
полугора метров. К счастью, мои собаки, почувствовавшие опасность, [238] успели
проскочить сами и выдернуть сани в тот самый момент, как рушился снежный мост.
Снова началось осторожное прощупывание шестами каждого метра снежного
покрова. Результаты оказались неутешительными. Шесты то и дело пробивали тонкую
корку снега и уходили в пустоту. Местами снежные мосты рушились от одного удара.
Впереди трещин было еще больше, ширина их увеличивалась,
простирались поперек нашего пути. Дальше к северу склон ледника становился круче,
и трещин там должно было быть не меньше. Стало ясно, что поверхность ледника,
казавшаяся снизу отполированной, жестоко нас обманула. Пути к северу здесь не было.
В глубине Земли ледник поднимался еще метров на сто и выглядел гладким.
Возможно, что там он и был проходимым. Но мы уже не верили в это. Кроме того,
уходя на ледниковый щит в поисках пути к северу, мы неминуемо должны были
потерять из виду берег и его очертания после нашей экспедиции, как и прежде, должны
были остаться загадкой. Оставлять за собой на карте Земли пунктирную линию у нас не
было никакого желания. Надо было вернуться на морской лед и там искать дальнейшего
пути.
Выбраться из густой сети опасных трещин и спуститься с ледника тоже оказалось
не простым делом. Это еще больше укрепило нас в решении искать путь в море между
скоплениями айсбергов, хотя это и не сулило удовольствий.
Около полуночи мы разбили лагерь под той же самой ледяной горой, где ночевали
вчера.
В довершение наших неудач у Журавлева не на шутку разболелись глаза. Были все
признаки заболевания снежной слепотой.
Предстояла неминуемая задержка.
До этого, если не считать моего заболевания в самом начале похода, мы
продвигались и работали без особых помех. Иногда мешавшие нам легкие метели,
туманы и большая облачность казались обычными будничными явлениями. Теперь
Северная Земля как бы решила ставить нам преграды. Под влиянием неудач мы острее
восприняли и резкую перемену погоды. По возвращении на старый ночлег надвинулась
низкая облачность, подул порывистый северо-восточный ветер и нахлынули полосы
густого тумана. Правда, скоро опять заголубело небо, заштилело, и в полночь с севера
потоком хлынули солнечные лучи.
10 мая неудачи продолжались.
Полуослепший Журавлев лежал в палатке с завязанными глазами. Он всю ночь не
спал от мучительных болей и неузнаваемо помрачнел. Как ни странно, за многие годы,
проведенные [239] в Арктике, он впервые болел снежной слепотой и теперь,
повидимому, всерьез боялся потерять зрение. Портила настроение охотнику и полная
его беспомощность: он привык не бояться ни морозов, ни метелей. Уверенность в себе,
в своей силе, в способности бороться с любыми трудностями была основной чертой его