Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Потому что как же я? Так и погибну трусом? Нельзя ж мне погибать трусом. У меня братишка. Пятый класс кончает. Сколько гордости за меня.
— Смотри! Ты смотри, что это? — говорит Васюков, что-то заметив. — А, это ж они фаусты тащат!
Он быстренько прицеливается и бьет несколькими очередями по реке. Один там падает с фаустпатроном, но трое других, пригнувшись под тяжестью оружия, перебегают на эту сторону и скрываются под речным обрывом.
— О, черт! — говорит Васюков. — Сейчас врежут!
И действительно,
— Попало, кажется.
— Что, ранен? — пугается Терещенко.
— Ложись, ложись! Сейчас еще врежут.
Они припадают к полу чердака за бетонной балкой и ждут. Действительно, скоро снова щелкает выстрел, и взрыв, кажется, еще большей силы обрушивается на восточное крыло здания. Крыша почти вся лишается черепицы, что-то загорается на нижних этажах, и дым с пылью поднимается к небу.
— Так! И еще будет один! — говорит Васюков.
Но третий взрыв задерживается, Васюков напряженно ждет, рукавом вытирая лоб. Кровь все плывет, заливая глаза, и Терещенко рвет на себе конец бинта.
— Дай перевяжу. А то кровью сплывешь, что тогда я?
— Себе оставь, — говорит Васюков.
— Без тебя мне он не нужен.
Кое-как Терещенко перевязывает голову Васюкову. Пыль слегка оседает, обнажая поломанные стропила, из-за которых видны вершины деревьев. Васюков ползком подбирается к краю чердака.
Немцы спешно форсируют реку, по грудь в воде обходя застрявшие машины, и он снова стреляет. Дав две-три очереди, отскакивает к люку, в который бьют чем-то тяжелым снизу, и в смятении смотрит на своего товарища.
— Что?
— Все. Патронов нет.
— У меня тоже.
Наступает тягостная пауза, немцы стараются выбить люк, оба защитника лежат возле него, истекая кровью. Кажется, задвижка люка вот-вот отскочит и на чердак ворвутся эсэсовцы.
— Как же не рассчитал я? Как же не рассчитал? — сокрушается Васюков. И вдруг, ощупав брючный карман, восклицает:
— Есть! Один…
Он вытаскивает один патрон и торопливо засовывает его в ствол автомата. Терещенко тоскливо следит за его приготовлением.
— А я… как же?
— Ты?
Люк уже почти сбит с петель, скоро здесь будут эсэсовцы. Но один патрон нельзя разделить на двоих, и Васюков, вскочив, стреляет под люк в щель, в которую уже пролезают чужие пальцы. Люк захлопывается. И наступает недолгая пауза.
Но пауза почему-то затягивается, снизу доносятся какието крики, топот бегущих ног, и первый отдаленный разрыв радостным эхом раскатывается в утреннем небе. Васюков отрывается на руках от пола, приподнимается. Оглушенный, он не сразу различает новые звуки в пространстве, а различив их,
— Наши! Ты слышишь — танки!
Он встает на колени и выглядывает за край чердака — немцы, бросив машины, бегут по берегу, бегут через парк между деревьев от виллы. И первые тридцатьчетверки, прорвавшись к реке, осыпают их градом пуль. Заметавшись возле проволочной ловушки, эсэсовцы пытаются выбежать из нее, многие падают, другие пытаются взобраться на сетку, но валятся, сраженные танковыми очередями.
Васюков рывком открывает люк и скатывается по лестнице вниз. За ним сползает Терещенко.
Он с трудом преодолевает лестницу, разбитый, заваленный рухлядью кабинет, зал с засыпанными пылью телами убитых. Он останавливается на каждом взглядом и выходит на разбитое фаустпатроном крыльцо.
Первая тридцатьчетверка, преодолев реку, взбирается на крутой берег. Заметив Васюкова, танкисты откидывают люк, и кто-то там появляется в черном шлеме, машет ему.
А Васюков, утирая залитый кровью и потом лоб, стоит, прислонившись к иссеченному пулями гранитному косяку, и пытается улыбнуться сквозь слезы.
Сзади из вестибюля выползает на ступеньки Терещенко.
За рекой над аккуратным сосновым леском поднимается красный диск солнца.
Наступило утро. Первое утро Победы.
[1974 г.]
Ушедшие в вечность (Обелиск)
Киносценарий
Осенний солнечный день, городской вокзал.
К перрону подходит пассажирский состав, из которого высыпают люди. В обычной толчее не сразу разберешься, кто встречает, а кто приехал.
Зыков благополучно выбирается из вагона, минует привокзальную толчею. На ходу роясь в карманах куртки, чтобы найти монету, Зыков спешит к телефону-автомату.
Набирает номер.
— Я слушаю… — отвечает женщина лет тридцати пяти.
— Я приехал. Я люблю тебя, — говорит Зыков. Женщина счастливо улыбается.
— Вот уже пять минут я жду твоего звонка.
— Трудно выбраться даже из вагона…
— Дома все в порядке. Анюта, наверняка, уже вернулась из школы и ждет тебя.
К женщине кто-то подходит, о чем-то спрашивает. Она кивает, а в трубку:
— Я постараюсь освободиться пораньше. Целую.
— Я заеду в редакцию и домой. Целую.
Зыков выходит из телефонной будки. Проходит через толпу все так же спешащих людей. Выходит на привокзальную площадь, к стоянке такси. Большая очередь. Тридцать-сорок человек. Идет к остановке троллейбуса. Здесь тоже очередь, но не большая. Да и троллейбус уже подходит.
Распахиваются двери. Выскакивают люди. Зыков хочет войти, но…
— Здорово! — и Зыков поворачивается на приветствие. Знакомый журналист с портфелем-чемоданом.