Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Никс авиация. Гренадир группе.
— Говорит, в пехоте, — понял разведчик.
— А, в пехоте. Тогда давай, за Победу! За нашу победу! Над вашим Гитлером.
Ананьев наливает ему из фляги в свободный фужер, и немец, стукнув каблуками, четко произносит:
— Гитлер капут!
— Вот-вот! Наконец-то! За великий капут. И надолго. Все выпивают.
В зале в разгаре пирушка, фляга уже пуста, бутылка тоже. Разведчик играет на своей гармошке, Ананьев пытается обнять Ирму, та, смеясь, уклоняется,
В разгар веселья Васюков замечает за окном мелькнувший луч света и, ничего никому не сказав, выходит во двор.
На темной дорожке недалеко от входа стоит «виллис», из него выбирается темный силуэт в плащ-палатке.
— Эй, кто здесь? — окликает Васюков.
— Капитан Сафронов, — отвечает человек. — Ты скажи, здесь мост поблизости есть?
— Моста нет, — говорит Васюков, — брод. Да ночью не проедете. Мы вот днем засели.
— От черт! — говорит капитан. — А там кто? — кивает он на освещенные окна виллы.
— Майор Ананьев. И солдаты. Вот, заночевали.
— Гнидюк, распрягай! — говорит в темноту капитан. — Терещенко — сюда!
Из «виллиса» выскакивает автоматчик в шинели и каске и неторопливо вылезает кто-то еще в длинной шинели.
Автоматчик пропускает его вперед, и все идут к крыльцу.
Васюков распахивает дверь в зал.
Ананьев отстраняется от Ирмы и Зины, которых он пытается обнять одновременно, и недовольно глядит на вошедших. Отличив его среди остальных, капитан отдает честь.
— Капитан Сафронов. Из военного трибунала армии.
— Откуда? — спрашивает Ананьев. — С передка, с тыла?
— Из Пневница.
— Слыхал, говорят, в 12 капитуляция?
— Да ну? Нет, не слышал. Мы в 16 часов выехали, да вот с колесом промучились.
— Точно! Победа, капитан. Дай пять, поздравляю.
Ананьев пожимает капитану руку, делает шаг, чтобы пожать ее и стоящему возле автоматчика человеку в офицерской шинели. Капитан предупреждающе останавливает его.
— Ему не надо. Не положено.
— А что? Пленный?
— Нет, не пленный. Арестованный за трусость. Командир взвода, — тихо говорит Сафронов.
— Ах ты, обормот! Сдрейфил, значит? В конце-то войны?
— Именно, — вздыхает бывший командир взвода Терещенко. — В конце и не выдержал.
— А теперь что? Трибунал?
— Теперь трибунал, — опускает голову Терещенко.
— Ладно. Вы это вот что, — говорит капитан Сафронов и что-то шепчет Ананьеву. Тот машет рукой.
— Есть там у них. В чулан какой-нибудь.
Сафронов делает знак Терещенко и ведет его через зал. За арестованным, как тень, следует часовой-автоматчик.
— А это?.. Кто такой?
Пауль подбирается и отчеканивает:
— Гитлер капут! Капитуляция.
— Это вот ее муж, — говорит Ананьев, указывая на Ирму. — Драпанул. Не дожидаясь капитуляции.
— Дезертир? А почему здесь? Надо отправить в тыл. Как военнопленного.
— Ладно. Черт с ним! — машет рукой Ананьев. — Отправить всегда успеем.
— Ну, знаете! — несогласно говорит капитан. — Тогда хотя бы изолировать.
— Оставь! Что изолировать? Завтра изолируем.
Поняв, что речь идет о муже, Ирма бросается к капитану:
— Гер официр! Тофарищ…
— Тофарищ официр! Битте, битте! — говорит старик и ставит на стол бутылку с прозрачной жидкостью.
— Что это? — настораживается капитан.
— О, шнапс, шнапс, — дрожащими руками старик открывает бутылку.
— Это дело! — говорит Ананьев. — А то принес какую-то мадеру! Ладно, брось, капитан. Давай выпьем!
Капитан, однако, пропускает Терещенко с автоматчиком в дверь и делает знак Паулю следовать вперед. Тот покорно переступает порог. Ирма и старик бросаются следом.
Спустя десять минут капитан появляется и с довольным видом потирает руки.
— Вот теперь можно и выпить, майор! За Победу! Если не провокация.
— Никакая не провокация. По рации передали. Так, Воробей?
— Так точно. Полковник-танкист сказал.
— Трудно верится, — говорит капитан, пережевывая хлеб с салом, крупными ломтями нарезанный на фарфоровой тарелке. — Здесь где-то в ближнем тылу полуокруженная группировка. В лесах эсэсовские части.
— Сдадутся и эсэсовцы, — говорит Ананьев и достает часы на цепочке. — Сколько там до Победы осталось? Всего 15 минут.
— В роще нас обстреляли. Колесо пробили. Едва ноги унесли.
— Это бродячие. Бродячих мы не боимся. Завтра они нам в плен сдадутся.
В зал вбегает Ирма, за ней входит старик. Ирма бросается к капитану и заламывает руки.
— Гер официр, гер официр! Их отшень, отшень просиль! Майн гатте Пауль… Их отшень просиль!
— Ничего не выйдет, — говорит капитан. — У нас есть порядок, который надлежит соблюдать.
Ирма начинает плакать.
— Их отшень просиль. Гер официр! Тофарищ, — умоляюще обращается она к Ананьеву. Тот вскакивает.
— Ладно, капитан! Выпусти ты его. Подумаешь, куда он денется. Вот, сколько тут осталось?.. — он снова достает часы. — Еще семь минут. Ведь Победа же, ты понимаешь.
Капитан молчит.
В это время где-то далеко за лесом взмывает в небо ракета, с ней рядом вторая, далекие очереди трассирующих рассыпаются в небе. Все в зале замирают в тревоге.
— Что это?