Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Ткачук серьезно взглядывает Зыкову в глаза. Как будто соображая о мере упрека ему в этой знакомо прозвучавшей реплике.
— Черт с ним, с автобусом, не расстраивайся, — примирительно говорит Ткачук. — Пойдем.
Зыков послушно следует за ним.
— Ведь этот вот, — он кивает в сторону умчавшегося автобуса, — и математику учил, и физику, и историю, и еще много чего, и сейчас наверняка считает, что найдись у него поболе свободного времени, так он и стихи писал бы, как Лермонтов или Рождественский,
Ткачук быстро идет по коридору районного госучреждения, где в одном доме обычно сосуществуют и райисполком, и райком партии, и прокурор, и районо, и много еще всяких «рай»… Уже подходя к двери с надписью «Прокурор», Ткачук настораживается, из-за двери несется раздраженный мужской голос. Громкий и требовательный.
Ткачук просовывает голову в дверь — за столом сидит хитро молчащий прокурор Сивак, а перед ним стоит очень большой мужик в кожухе и, размахивая огромными ручищами, гремит:
— Эдак с пеленок дети начнут плевать на родителей. У кого мне просить защиты, как не у вас! Вы — народная Советская власть. А он мой законный сын. Имею я на него права?
Ткачук втискивает себя в дверь и, прикрыв ее, тут же останавливается, соображая, что к чему.
— Твой Мороз из Сельца самоуправством занимается, — говорит прокурор Ткачуку без всяких вступлений. — Переступает советские законы. Прячет в своем доме малолетнего сына вот этого гражданина Миклашевича без всяких на это законных оснований. Что будешь делать?
Ткачук, озабоченно разглядывая мужика в кожухе, спрашивает:
— Как это случилось? В чем дело?
— Это вы у него спросите. У учителя этого.
— А вы не били его? Не наказывали часом? — осторожно продолжает спрашивать Ткачук, поведя глазами на могучие ручищи Миклашевича.
Большое лицо Миклашевича делается детски удивленным.
— Ну, а если и ударил когда, так что? Мой сын? Мой. Дай ему волю… И так вон мать признавать не хочет. Матерью не называет.
Ткачук совсем сбит с толку.
— Это почему? Почему он мать «матерью» называть не хочет?
Прокурор: — Не родная она ему, вот в чем дело. Родная умерла, оказывается.
— А-а… — понимающе произносит Ткачук.
Но прокурор явно не хочет, чтобы новая тема вплелась в их разговор.
— Ты вот что, Ткачук. Собирайся и езжай с участковым милиционером в Сельцо. Забери у гражданина Мороза сына этого вот гражданина Миклашевича. И передай ему лично. Все!
— Я думаю, что в этом надо разобраться, товарищ Сивак. Я знаю Мороза и думаю…
Но что он думает, Ткачук сказать не успевает.
— В этом разобраться может только суд! — резко
— Ну, что ж, закон есть закон, — говорит мрачно Ткачук и выходит.
У подъезда присутственного дома Ткачук, участковый и старший Миклашевич садятся в милицейский возок и уезжают.
Сельцовская школа. Дом с дымящейся трубой. Заиндевевшие деревья в аллее. Тихий снег падает неестественно декоративно. Окна дома. И, заглянув в окна, увидим ребят, занятых не программным обучением, а чем-то совсем другим. Художественной самодеятельностью. Художественная самодеятельность для этих детей — непривычное дело, и Мороз, пытаясь разрушить ложное стеснение, лезет из кожи. Он выступает в «Павлинке» во всех ролях, чем приводит детей сначала в сконфуженное недоумение, а потом вызывает у них открытый восторг и смех.
На этом смехе и появляется тройка из района.
Вначале ее никто не замечает. Все заняты представлением.
Дети смеются. Увлеченный происходящим, засмеялся милиционер. Чужой мужской смех все останавливает. Все поворачиваются к двери и видят приехавших.
Павлик при виде отца съеживается и прячется за Мороза, а потом за Бородича Колю.
Мороз идет к приехавшим. Ткачук за дверью объясняет ситуацию:
— Извини, Алесь Иванович, но у тебя проживает сын вот этого гражданина Миклашевича. Это противозаконно. Какникак, надо вернуть парнишку. Прокурор постановил. На стороне гражданина Миклашевича закон. Никуда не денешься.
Милиционер кивает утвердительно своей длинной маленькой головой. Сам Миклашевич-старший в довольном молчании. Мороз открывает дверь в класс:
— Павлик, иди сюда.
Мальчик, съежившись, как зверек, выходит к взрослым.
Ему страшно видеть рядом отца.
— Так вот, Павлик, поедешь домой. Так надо, — говорит Мороз, глядя поверх головы мальчика.
Павлик очень тихо:
— Не поеду. Я у вас хочу жить.
— Нельзя у меня, Павлик. По закону сын должен жить с отцом.
— Чтобы он снова дрался?
— Ты будешь жить с отцом и с матерью. Так велел прокурор.
— У меня нет матери.
На глазах Павлика слезы. Крупные и горькие.
— Я у вас хочу жить.
— Ничего не поделаешь, Павлик. Нельзя у меня. Вот если бы у тебя не было дома, если бы не было отца… это другое дело. А драться он больше не будет, — говорит Мороз и вопросительно и требовательно смотрит на старшего Миклашевича.
— Там видать будет. Как аукнется, так и откликнется, — внушительно говорит тот, глядя на сына. — А то распустился.