Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Уже у входа в землянку слышен резкий голос командира Селезнева:
— Тебе был приказ прибегать только в крайнем случае! Как ты смела ослушаться моего приказа?!
Ткачук входит в землянку. Ульяна же не собирается оправдываться перед Селезневым:
— Мне сказали, а я что, молчать буду? Селезнев: — Во вторник передала бы.
Ульяна: — Ага, до вторника им всем головы пооткручивают. Селезнев: — А я что сделаю? Я им головы поприставлю? Ульяна: — Думай, ты командир.
Селезнев: — Я командир, но не бог. А ты вот
Ульяна: — И не пускай, черт с тобой. Мне тут хуже не будет. Ткачук, как можно ласковее:
— Что случилось, Ульяна?
Ульяна: — А что случилось — требуют Мороза. Иначе, сказали, ребят повесят. Мороз им нужен.
Селезнев, чуть ли не подпрыгнув, кричит:
— Ты слышишь?! И она с этим примчалась в лагерь. Так им Мороз и побежит. Нашли дурака!
Ткачук ошеломлен сообщением Ульяны. Подсаживается к ней на нары. Все молчат. Ульяна, прерывая это тягостное молчание, тихо:
— Я разве железная? Прибегают ночью тетка Татьяна и тетка Груша — волосы на себе рвут. Еще бы, матери. Просят Христом-богом: «Ульяночка, родненькая, помоги. Ты знаешь как». Я им толкую: «Ничего я не знаю: куда я пойду?» А они:
«Сходи, ты знаешь, где Алесь Иванович, пусть спасает мальцов. Он же умный, он их учитель». Я свое твержу: «Откуда мне знать, где тот Алесь Иванович? Может, удрал куда, где я его искать буду?» — «Нет, золотко, не отказывайся, ты с партизанами знаешься. А то завтра уведут в местечко, и мы их больше не увидим». Ну, что мне оставалось делать?
Ткачук, удрученно:
— Да-а-а… Невеселая ситуация. Пропали, видно, хлопцы. Ульяна: — А как жить матерям?!
Селезнев мрачно молчит. Ульяна, зыркнув на одного и другого, встает:
— Решайте, как хотите, а я пошла. И пусть проводит ктолибо. А то возле кладок чуть не застрелил какой-то ваш дурень.
Ульяна выходит, следом за ней Ткачук. И нос к носу сталкивается с Морозом. Стоит у входа, держит свою винтовку без мушки, а на самом лица нет. Ткачук сразу понимает, что тот все слышал, говорит бесцветно и скучно:
— Зайди к командиру, дело есть.
…И за Ульяной.
День солнечный и тихий. Будни партизанского отряда неторопливы и на первый взгляд беззаботны.
Человек восемь продолжают строить землянку. Двое распаковали ящики с сырыми гранатами и занимаются ими. Ткачук с Ульяной подходят к дневальному. И теперь дневальный уходит с Ульяной. А Ткачук возвращается к командирской землянке. И снова оттуда несется негодующий крик Селезнева:
— Ты с ума сошел! Да я тебя к елке поставлю. И дело с концом!
Но крик этот на Мороза явно не действует. Селезнев — Ткачуку:
— Слыхал, хочет в село идти?
— Зачем?
— А это ты у него спроси.
Ткачук вопросительно смотрит на Мороза, но тот молчит, только тяжело вздохнул. Ткачук начинает злиться:
— По-моему, надо быть круглым идиотом, чтобы поверить
— Это верно, — вдруг очень спокойно говорит Мороз. — И все-таки надо идти.
Селезнев, задохнувшись от негодования, перешел на зловещий шепот:
— Если так, я тебя пocaжy в землянку. Под стражу! И будешь сидеть у меня под замком!
Ткачук — Морозу:
— Ты подумай сперва, что говоришь.
Но Мороз снова замолчал. Ткачук переглянулся с Селезневым, и они молча поняли друг друга, что им надо остаться вдвоем. Тогда Селезнев, устало, Морозу:
— Ладно, иди подумай.
Мороз встает и, прихрамывая, выходит. Селезнев и Ткачук сидят молча. Потом Селезнев зло бросает:
— Твой кадр.
Ткачук: — Мой, никуда не денешься. Но что я могу сделать, если у него тут явно какие-то свои принципы.
Селезнев: — Сейчас принципы могут быть только общие! Потолкуй с ним. Чтоб он эту блажь из головы выбросил. А нет — погоню в речку за ящиками нырять. Поплюхается в ледяной воде, авось, поумнеет.
Потом Селезнев вдруг грустно смотрит куда-то в угол и тихо говорит:
— Конечно, жаль хлопцев, жаль матерей. Но мы не можем помочь. Отряд слаб еще. Выходить на операцию равнозначно самоубийству.
Селезнев и Ткачук настораживаются, услышав за дверью землянки беспокойные возбужденные голоса партизан. Вместе выскакивают наружу, почуяв недоброе.
Перед первой землянкой стоит весь истерзанный, потный, мокрый по пояс, с окровавленными руками Броневич, а рядом с ним лежит мертвый партизан Пекушев.
Возле них уже весь отряд. С Броневича снимают простреленную телогрейку. Перевязывают. Тот, заикаясь, что-то рассказывает.
Мороз остается возле строящейся землянки. Он один. Поднимает голову. Осматривается. Подходит ко второй землянке, возле которой получал от Ткачука винтовку. Приставляет ее возле входа. Уходит в лес. Перед тем, как совсем скрыться за деревьями, поворачивается к лагерю. Может быть, в его движениях есть нерешительность? Может быть. Раздумье? Может быть. Но вот сделано последнее движение. Мороз поворачивается спиной к лагерю и исчезает за деревьями. Может, он снова появится? Нет, не появился.
И шел по той же дороге, до которой не раз и не два приходилось ходить. Шел прихрамывая, неуверенно и быстро. И ни вечерние сумерки, ни дорожная весенняя распутица не могли остановить его.
Теперь он стоит в окружении полицаев, держит приподнятыми вверх руки. Два полицая, обшаривая его карманы, докладывают стоящему напротив Каину:
— В карманах пусто.
— За пазухой ничего.
— Куда шел? — спрашивает Каин.
— Вот к вам и шел. Вы же меня требовали.
— Так я тебе и поверю. По какому делу шел? — Повернувшись к одному из полицаев: — Цимбалюк! Скачи в район, вези рапорт: главного поймали.