Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Абсолютно безрассудное. Ну что, защитил он кого? Я сам когда-то занимался этим делом и, знаете, особого подвига за этим Морозом не вижу.
— Потому что вы близорукий! Душевно близорукий! — резко обрывает Ткачук.
— Ну, возможно, близорукий, — снисходительно соглашается Ксендзов. — Но и вы не очень-то дальнозоркий. Ведь вы же когда-то подписали бумажку о плене Мороза. И в общем сделали правильно. Подумайте, что бы получилось, если бы каждый партизан сдался в плен, мотивируя это какими-то своими принципами?
— Остановите
Это сказано так резко и гневно, что шофер жмет на тормоза, и газик, заюлив по шоссе, останавливается.
— Я не могу ехать с вами! Выпустите меня! Зыков, беря Ткачука за локоть:
— Тимофей Титович, подождите. Зачем же так…
— Выпустите меня отсюда! — уже кричит Ткачук.
Ксендзов распахивает дверцу, вылезает из машины:
— Пожалуйста, никто вас не собирается задерживать.
Ткачук и Зыков оказываются снова на шоссе. Хлопнув дверцей, газик уезжает.
Ткачук и Зыков молча стоят, потом Зыков тихо говорит:
— Ладно. Надо взять себя в руки. Пошли. Поздно уже.
— Это словно проклятье! Оно на мне висит всю жизнь… — говорит Ткачук. — И кто бы подумал. Разве я мог подумать тогда? Какая-то бумажка! Летом сорок второго из бригады потребовали сведения о потерях. Стали составлять списки, дошли до Мороза. Что написать? Ну, Селезнев и распорядился: пиши — попал в плен. Я и написал. По форме будто все, правильно, а по существу? Вон что получилось. Теперь поди разберись. Только Миклашевич и добился. Разобрались.
Добились правды…
Раннее солнечное утро весны. Над селом разносится мирный крик пастухов и редкое мычание коров. В небе трещит жаворонок. Двор полицейского участка.
Ребят выводят из амбара для отправки в район. На улице почти вся деревня, женщины плачут, видны мрачные лица мужчин. Ребят строят по два, связывают руки. И тогда из толпы выходит старший брат Кожанов Иван.
— Пан полицай! — обращается он к Каину.
— Ну, что тебе? А ну, отойди дальше!
— Пан полицай! Вы же говорили…
— Что мы говорили?
— Что отпустите их. Как учитель придет. Так он ведь пришел.
— Не твое телячье дело! Понял? Отойди дальше!
— Значит, обман, выходит?!
— Обман не обман — отойди дальше, говорю!
Каин бьет Ивана рукояткой пистолета, и тот, не стерпев, бьет его ногой в живот. Каин стреляет из пистолета, Иван падает в грязь. В толпе крик и плач. Слышатся голоса:
— Мерзавцы!
— Вот их правда какая!
— Обманщики!
— Холуи немецкие!
Каин перезаряжает пистолет:
— А ну, отойди! А ну, разойдись! А то всех перестреляю, бандитские выродки!
Он стреляет вверх несколько раз. Люди шарахаются в стороны, но не расходятся.
Из двора выводят ребят.
Ведут их до той дороге, на которой они поджидали немецкий грузовик; через тот мостик, который они подпиливали и который сейчас немного подправили, чтобы пока можно было пройти
Проходят по мосту. Паша взглядывает на бревна моста.
Видны на земле светлые пятна от опилок; выбоина от упавшего грузовика. Проходят мост. Вокруг — поля, знакомые с детства места.
Природа дружно идет к весне, на деревьях растрескались почки. Вербы стоят пушистые, увешанные желтой бахромой.
На все это Павлик смотрит открытыми большими глазами.
А руки крепко связаны сзади веревкой.
Показался лесок. Мороз только губами пошевелил, и до Павлика донеслись слова, да так тихо, что он вначале и не понял:
— Бежать можешь?
Павлик смотрит на учителя: о чем он?
Но мальчик не ошибся. Мороз повторяет очень тихо:
— Бежать можешь? Как крикну, бросайся в кусты.
Слова эти вызывают в мальчике дрожь надежды на спасение. Связанные кисти рук недоверчиво шевелятся, пытаясь сжаться в кулаки. Он смотрит по сторонам, не поворачивая головы. Охрана та же и там же. Учитель рядом, но уже молчит, будто и не было никаких слов.
За дорогой уже кустики, сосенки, ельник.
Охранники переходят от канавы на дорогу и идут yже совсем рядом. Дорога узенькая. Два полицая впереди, двое по сторонам, остальные сзади.
До ближнего кустика остается двадцать шагов, десять, потом пять. Рядом ольшанник, елочки. Справа открывается низинка — бежать будет легче. Павлик взглядывает на Мороза. Лицо Мороза непроницаемо. Павлик снова смотрит вправо на низинку. И тут Мороз вскрикивает:
— Вот он, вот — смотрите!
Сам смотрит влево и плечом и головой показывает влево, словно кого-то увидел там. Полицаи и немцы смотрят влево, в кусты, в первое мгновение поверив крику Мороза. А Павлик, как заяц, прыгает вправо от дороги в кусты и бросается к низинке, через пеньки сквозь чащобу — в лес. Десять, двадцать, тридцать прыжков. Три, четыре, пять секунд свободы! И тут ударяет выстрел. Второй, третий. Крики полицаев и немцев. Топот догоняющих ног, выстрелы.
Напряженно-замершее лицо Павлика и бешено бегущие ноги его по снежным прогалинам и прошлогодней траве. Крики врагов и выстрелы, и бегущие ноги мальчика, которые вдруг сбиваются с бега. Павлик удивляется — откуда такой удар в спину? Этот удар валит его на колени, широко распахивает глаза и в следующее мгновение заставляет его вытянуться на колючей траве в прошлогоднем малиннике.
К нему подбегают вражеские ноги. Грубые сапоги пинают его тело, переворачивая лицом к небу. Грудь Павлика заливает кровь. Вражеские руки хватают его за ноги и волокут по земле, по которой он только что бежал, надеясь на спасение.