Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Не поймали — сам пришел, — поправляет Мороз.
— Поймали, поймали! — вызверяется Каин. — Провели акцию и поймали. Живого! Глядишь, теперь по медальке отколется. А как же? Главарь местной партизанской банды Алесь Мороз!
В Сельце, оглядываясь по сторонам, в одни из ворот проскальзывает тетка Татьяна.
— Груша, а Груша! — зовет негромко она. Из сарая выглядывает женщина.
— Слышала? — радостно говорит тетка Татьяна. — Алесь Иванович сам пришел. В полицию пришел.
— Слава те господи! — крестится Груша. — Может, теперь
В лагере в штабную землянку вваливается взводный Прокопенко и козыряет Селезневу, который сидит, склонившись над картой.
— Товарищ командир, разрешите обратиться!
— Ну, что такое?
— Этот хромой учитель исчез.
— Как исчез? — вскакивает Селезнев.
— Убег в деревню.
— Как убег? Кто упустил? Где часовой? Где дневальный?
— Обманул всех и исчез.
— Ох, обормот! Это что же такое? Это же он всех выдаст. Где комиссар?
— Я тут. В чем дело? — спрашивает с порога Ткачук.
— Ты слыхал? Учитель убег. Теперь надо лагерь менять. Bсe связи насмарку! Всех командиров — ко мне!
— Подожди, командир, не горячись. Еще может… — неуверенно говорит Ткачук.
— Что, может? Что еще, может? Зажмут там, в полиции, и всех выдаст. И подходы, и место базирования. Поднимать лагерь!
— Погоди…
— Чего годить? Когда немцы нагрянут? И так обложили со всех сторон.
— Да. Но все-таки. Не должен он выдать.
— Ах, не должен! На какого же хрена он тогда убегал? С какой такой целью?
Ткачук молчит.
Двое полицаев толкают Мороза через порог в полутемный амбар, где сидят, тесно сбившись в углу, ребята.
— Алесь Иванович! — в ужасе восклицает Тимка. — И вас тоже?
— И я с вами, ребята. Вот так.
— Как же вы? Почему не убежали? — с сожалением говорит Миклашевич.
— Да вот, не сумел. Схватили и меня.
— Вот через тебя все! — говорит Павлик Бородичу. Бородич виновато молчит.
— Ничего, ребята, — говорит Мороз, устраиваясь подле. — Все правильно. Неудачно, правда, но правильно. Теперь уже не переделать.
— Лучше бы меня там убили, — в отчаянии говорит Павел. — Чем вас теперь…
— Ой, а я рады! — восклицает Смурный. — Теперь я ничего не боюсь. С Алесем Ивановичем я их не боюсь. Пусть убивают.
— И я рады, — говорит Остап. — Но если бы вам удалось спастись, я бы еще больше был рады.
Один Бородич замкнуто зло молчит, бормоча про себя:
«Если бы больше убили их, и я был бы рад. А то чему радоваться: впятером — одного! Toжe радость мне…»
— Что делать, ребятки, нам придется погибнуть! — со вздохом говорит Мороз. — Но мы погибнем не зря. Мы им показали, что мы выше их всесокрушающей силы. Мы не испугались, поднялись на борьбу. И пусть мы не много сделали — мы подали пример. Другие сделают больше. Скоро загремят сотни машин с мостов, полетят под откос поезда. А главное — поднимутся люди. Тысячи, сотни тысяч людей! Которых не одолеть Гитлеру со всей его сворой. Они победят. А после победы вспомнят о нас. Поставят
— Одним бы глазом взглянуть на то времечко, — мечтательно говорит Павлик.
— Видно, нам не придется. Но увидят тысячи после нас… И будут вспоминать нас. А мы… Что ж, жаль, маловато вот прожили. Но что такое много? Жизнь человеческая все равно никак не соразмерна с вечностью, и то ли пятнадцать лет, то ли шестьдесят — все равно это не более чем мгновение перед лицом вечности. Главное, как прожить отпущенный тебе срок. Мы, будем считать, прожили его славно. Хоть и маловато, но честно. Главное — мы не покорились этой хищной силе и до конца остались людьми. А это в наше трудное время — уже героизм. Вот так, ребятки…
— А может, еще спасемся?.. И не надо будет умирать? — нерешительно, тоненьким голосом, спрашивает Тимка.
На шоссе уже совсем темно. Медленно идут Ткачук и Зыков. Два огонька от сигарет. Но вот сзади их освещает свет автомобильных фар, очевидно, машины, выскочившей из-за поворота. Ткачук и Зыков уже не поворачиваются на этот свет, их обгоняет газик, с ветром проскакивая мимо. Но вдруг он замедляет ход и, свернув к краю дороги, останавливается.
Впереди раздается голос, обращенный к Ткачуку:
— Тимох Титович!
Ткачук что-то ворчит, не убыстряя шага, а Зыков срывается с места и бежит к машине.
Какой-то человек, стоя у машины и придерживая открытой дверцу, говорит:
— Полезайте вовнутрь. Там свободно. — И в человеке мы узнаем заведующего районо Ксендзова.
Зыков приостанавливается, поджидая Ткачука.
— Что же это вы так задержались? — обращается Ксендзов к Ткачуку. — А я думал, вы давно уже в городе.
— Успеется в город, — бурчит Ткачук.
— Ну, залезайте, я подвезу. А то автобус уже прошел, сегодня больше не будет.
Зыков пролезает вовнутрь газика и усаживается на лавке за спиной шофера. Ткачук еще медлит, но вот и он, неуклюже хватаясь за спинки сидений, втискивает свое грузное тело, и заведующий районо, хлопнув дверцей, говорит:
— Поехали.
Машина рванула вперед. Пронеслись навстречу заборы, деревья, хаты какого-то поселка.
Посторонились, пропуская машину, парень и девушка. Она заслонила ладонью глаза, а он смело и прямо посмотрел в яркий свет фар.
Машина выскочила на полевой простор, который сузился в ночи до неширокой ленты дороги.
Ксендзов, повернувшись вполоборота, обращается к Ткачуку:
— Зря вы там, за столом, насчет Мороза этого. Непродуманно.
— Что непродуманно? — напрягается Ткачук. Ксендзов, повернувшись еще больше:
— Ну в самом деле, что он такое совершил? Убил ли он хоть одного немца?
— Ни одного.
— Вот видите! И это его не совсем уместное заступничество. Я бы даже сказал — безрассудное заступничество.
— Не безрассудное! — обрезает его Ткачук нервным прерывающимся голосом.