По правилам и без

neereya

«Добрый вечер, Рита».

Это была не мама, совсем не мама. Я замерла, не в силах посмотреть на только усилившего хватку Диму.

«Лена сейчас занята, но просила как можно быстрее позвонить тебе и сказать, чтобы ты завтра по дороге домой обязательно купила желатин, иначе потом она может забыть, — тем временем продолжал ненавистный голос. — И чтобы дома была не позже одиннадцати. Утра, естественно».

— Ты?! — Дима все понял и не смог смолчать.

«Рита, разве ты не у подруги? Твоя мама расстроится, если узнает, что ты ее обманула, — тон не изменился,

но я могла поклясться, что мужчина улыбается той своей пугающей улыбкой. — Но я ей не расскажу, если ты все объяснишь своему другу так, чтобы он понял правильно. До встречи».

И отключился. Короткие гудки давили с какой-то особенной угнетающей силой.

— Ну, давай, объясняй, — Дима резко сел, но меня не отпустил. И как-то особенно выделил последнее слово.

И мне ничего не оставалось, кроме как рассказать почти все, умолчав про намеки касательно документов и «пожелание» ничего не рассказывать моим «друзьям». Вот только формулировка «мне не хотелось заставлять тебя лишний раз беспокоиться», кажется, сыграла роковую роль.

Хватка ослабла, Дима встал быстро, бросил короткое «Пойду, покурю» и скрылся в коридоре.

Ну, почему, когда хочешь, как лучше, получается как всегда?!

Так и оставив мобильный на кровати, я на автомате подошла к балконной двери — еще с улицы я заметила, что по всему второму этажу тянется что-то наподобие балкона, только общее для всех комнат. И плевать, что на улице мороз, плевать, что еще толком не выздоровела — мне нужен свежий воздух, холодный, морозный воздух, приносящий ясность в спутанные огромным чувством вины и непонятной обидой мысли.

Вот только отвлечься на свои мысли не удалось: пройдя мимо темных комнат — я всегда бродила, когда была в похожем состоянии, — я вдруг услышала разговор, который, наверно, слышать была не должна. Да еще и видела, вот только те двое, свидетелем разговора которых я невольно стала, меня не замечали.

— Алина, ты опять курила? — Кирилл говорил строго, но как-то обреченно, словно давно смирился, а ругался так, для проформы. — Сколько можно повторять, как это вредно, особенно женскому организму!

— А сколько мне можно повторять, что я уже взрослый человек? — устало вторила Алина — точно, не в первый, и даже не в десятый раз.

— В девятнадцать? Взрослый? Не смеши.

— Зато ты у нас взрослый, уже четверть века стукнуло, старик прямо, — огрызнулась девушка. — И вообще, ты мне не мама, чтобы что-то указывать.

— Да не дай бог такую дочку, — мужчина вздохнул. — Я же за тебя, дуру, беспокоюсь; знаешь, на скольких таких с раком легких насмотрелся?

— Дурой красотку свою будешь называть! — Алина повысила голос, но на крик не перешла. — И о ней печься, у вас ведь такая любовь! На пепелище прям!

— И как я сразу не понял? — с какой-то странной интонацией вопросил врач.

— Чего? — насторожилась племянница, с опаской глядя на дядю. Тот как раз сделал к ней, сидящей на столе, пару шагов, и теперь стоял совсем близко.

— Во-первых, ты пьяна, — спокойно ответил он, словно не замечал реакцию девушки. — А, во-вторых, ты ревнуешь.

— Рехнулся?! —

Алина попыталась встать и рвануть к двери, но сильные мужские руки ее остановили. Я затаила дыхание, понимая, что стала невольной свидетельницей чего-то слишком личного, заглянула в один из тех пресловутых шкафов, где хранятся самые потаенные скелеты — но не смогла сдвинуться с места. Тайны, они приковывают, не отпускают, пока не разгадаешь… как та фарфоровая статуэтка, неподвижный взгляд которой сейчас слишком напоминает взгляд уже не вырывающейся девушки: такой же непоколебимой, гордой, но в то же время хрупкой и беззащитной в чужих руках. Но чужих ли?

— Уже давно, — уже тише ответил Кирилл, все еще удерживая притихшую племянницу. Окно было приоткрыто, и даже сейчас я все еще слышала разговор — но лучше бы не слышала, не открывала этот шкаф. — Ты же знаешь, что сводишь меня с ума, и все бы было иначе, если бы…

— Если бы я не была твоей племянницей? — Алина горько усмехнулась. — Тогда бы ты на меня даже не посмотрел, любитель экзотики хренов…

— Не говори, если не знаешь, — резко оборвал ее мужчина. — Ты же понимаешь, что однажды мне станет наплевать на условности вроде кровного родства — и хорошо, если я буду слишком пьян.

— А сейчас ты, стало быть, трезв и помнишь об этих, как ты выразился, «условностях»? Не похоже, знаешь ли. Да и тебя твоя любимая ждет.

— Я к ней ничего не чувствую, ты же понимаешь, — еще тише продолжил Кирилл, наклоняясь к племяннице совсем близко. — Стоит тебе хоть слово сказать, и я ее тут же брошу, примчусь к тебе по первому же зову, — его губы зависли в паре сантиметров от ее, а глаза потемнели от странного, противоестественного желания — и, что самое ужасное, в ее карих глазах появилось что-то похожее, пусть и не столь заметное.

Но в дверь постучали, раздался женский голосок:

— Кирилл, дорогой, ты здесь? — а через миг Ника уже вошла в комнату. Но мига этого хватило, чтобы Алина отскочила от мужчины и приняла невозмутимый вид. — И ты тут? — это «ты» красотка буквально выплюнула.

— Что ты хотела, Ника? — Кирилл на вежливость не разменивался, хотя, по идее, говорил со своей девушкой.

— Я хотела тебе сказать… еще днем, но как-то не получилось… — и выразительно посмотрела на Алину.

— Я пойду к себе. Еще раз с днем рождения и спокойной ночи, — вложив в последние слова особый, ядовитый смысл, она вышла на балкон и пошла в мою сторону — я от неожиданности даже не успела среагировать. Сквозь приоткрытое окно донеслась радостная фраза:

— Дорогой, я беременна!

Алина застыла. Достала сигарету — не тонкую, дамскую, а такой же Kent, как и у Димы — с трудом отыскала в кармане зажигалку. Да так и застыла с поднесенным к сигарете огнем, заметив старающуюся раствориться со стенкой меня.

— Мужики все — козлы, не находишь? — и преспокойно закурила. — И за это один из них получает прямо-таки охуенный день рождения.

Глава 20. Праздник на пепелище

Немая сцена была достойна гоголевского «Ревизора».